Ибрагим Абдуллин - Поднять на смех!

Особенно здорово пополнилась ее казна с тех пор, как Хабэння освоила процесс подшивки обуви — что ни шов, то денежка, что ни стежок — то рублик. Стала обрывать купюры, точно листья с осенних берез. По сравнению с хлопотливой и убогой торговлей на барахолке, где в летнюю жару потеешь, а лютой якутской зимой леденеешь, новое дело было блаженным раем, давало обильные барыши, огромные деньги. У Хасаастаах бумажники стали полнеть не по дням, а по часам. Суммы, о которых она и мечтать не могла, с легкостью весенних птиц стали слетаться к ней на ладонь.

Вы думаете, что она успокоилась на этом, что душа ее насытилась? Ошибаетесь: насыщение рождало жажду, жажда — насыщение, и так без конца.

И чем богаче становилась Хабэння, тем больше она жаловалась и плакалась:

— О, с чем уйду из этого солнечного мира? Что унесу с собой? О, муки мои беспрестанные! Неужели не знать мне на веку своем счастья? Неужели до старости не увижу ни золотых, ни серебряных кладов, которые откапывает порой то глупый мальчишка, то бестолковый старик.

Так плакала она однажды, стеная и причитая. А мимо случилось проходить Кечену [4] Кечен — персонаж якутского фольклора — весельчак, шутник, да к тому же еще и волшебник. . Он и сказал Хабэнне:

— В этом среднем мире нет никого долговечнее ворон и воронов. Кому, как не им, знать о кладах, спрятанных на пепелищах древних жилищ, — ведь человек, зарывая в землю серебро и золото, таится от людей, а ворон не боится.

Глаза Хасаастаах так и загорелись.

— О-о, — простонала она восторженно, — хоть бы ненадолго стать вороной…

— Ну, это очень легко. Скажи несколько раз заклинание: «Даах-даах дарарах, пришла с поклоном я, турулус-ирилис, не медведь и не лис, не человек, а ворона я». Потом помаши руками, они станут крыльями, и лети себе на здоровье.

— Лети — это хорошо. Но кому же охота оставаться навек вороной?

— Зачем навек, однако? Надоест быть вороной — скажи: «Прекратись волшебство, я — ворона не навек, повернусь, обернусь — снова я человек». Запомнила?

После этого разговора Хабэння лишилась сна. Работа валилась у нее из рук, ночью ей виделись горы золота и серебра. Они переливались радужными огнями, они звенели: «Хабэння, Хабэння, откопай поскорее меня!» — и все больше и больше хотелось ей обернуться вороной и отправиться искать клады. Хотя она и не очень доверяла Кечену — может, он решил подшутить над ней, этот весельчак-балагур, — но, впрочем, почему бы не попробовать. Удастся ей обернуться птицей — хорошо, не удастся — все останется по-прежнему.

И вот через несколько дней Хасаастаах перебралась из города в село, где прежде находилась усадьба известного богача Айгылла бая. Ходили слухи, что он припрятал в земле несметные сокровища. Добравшись до места, она, как и посоветовал Кечен, стала громко повторять заклинания, махать руками. Через минуту над деревьями взлетела черная ворона, махая растрепанными крыльями и громко каркая.

А еще через минуту, взъерошив перья, вокруг нее собрались местные вороны.

— Новенькая! Новенькая ворона прилетела! — кричали они.

Не зря баснописцы говорят, что вороны хвастливы. Едва завидев сородичей, Хасаастаах быстро-быстро заморгала, откинула назад голову:

— Даах-дара-раах, я ведь не местная, я городская ворона! — прокаркала она. — Сюда я прилетела собирать материалы для научно-исследовательской работы.

— Ой, а что это такое? — удивленно закаркали вороны.

— Это — диссертация! — важно ответила новенькая.

И хотя вороны так ничего и не поняли, но промолчали: стыдно было признаться перед горожанкой в своем невежестве.

— К-хаарх, к-хаарх, — проговорила совсем одряхлевшим старейшая из ворон, — значит она образованная…

— Даах-дара-раах, имею образование выше высшего. Я прилетела, чтобы проконсультироваться с вашим старейшиной, который прожил здесь дольше всех.

— Вот старик К-хаар — наш старейшина. Он знает эти места более трехсот лет. Он помнит, как строилась усадьба, как жили здесь люди, как умерли, как ушли отсюда их потомки, как разрушились строения и стали прахом.

Хасаастаах охватило нетерпение: сейчас, сейчас она узнает все тайны, сейчас, сейчас она разыщет все клады. И она перелетела на ветку к старому ворону.

— Старина, приглашаю вас в соавторы, мы вдвоем проведем научное обследование местности.

— Деточка, я темный старик, я не все твои слова понимаю. Да и ум стал усыхать у меня, и память укорачиваться. Так что ты выражайся попроще и объясни все толком, — с трудом прокаркал старый ворон.

— Хорошо. Скажи-ка, старина, знал ли ты Айгыллу бая?

— Знал, деточка, знал. В те времена на опушке вон того леса стояло высокое дерево. Оно давно подгнило и упало. А я, бывало, сиживал на нем и наблюдал за каждым движением Айгыллы бая. Он был из тех, что бережливы, не тратятся по-пустому, что не оставляют там, где пройдут, и капли росы.

Обрадовавшись, что все идет удачно, Хасаастаах даже закаркала восторженно:

— Хаах, даах! Дальше, дальше!..

— Айгылла имел привычку прятать от людей все, что он находил.

— А знаешь ли ты, что такое золото, старина?

— Гм, что за вопрос? Сам Айгылла оставил меня стражем своего золота и серебра.

— Как? — загорелись глаза у Хасаастаах.

— Перед тем как его сразила смертельная болезнь, Айгылла сложил все свое золото и серебро в два котла и зарыл их под тем самым деревом, на котором я любил сидеть и думать о жизни. И сказал Айгылла: «Выручавший меня белый мой пот, обогащавший меня мой черный пот, собранные мною в течение всего моего века, ложитесь в землю, ведь и мне в нее ложиться суждено. И пусть это мое золото и серебро будет навек скрыто от человека, пусть его не найдет ни один двуногий. А ты, черный ворон, в течение всей своей жизни охраняй все это от рода человеческого. На тебя можно надеяться — ты не украдешь: к чему тебе сокровища?» Конечно, я понял, что просьба хранить тайну была высказана из чувства презрения, в насмешку надо мной, ибо жизнь ворона намного длиннее человеческой. Он знал об этом и завидовал мне.

— Кар-кар, — заволновалась Хасаастаах, — у нас, городских ворон, есть план, как использовать клады для улучшения жизни всех ворон северной тайги: через людей покупать мясо и подкармливать птиц в студеные зимы. Интересно, где же он зарыл свой клад?

— К-хаарх, к-хаарх! Думаю, что ничего из вашего плана не получится. И золото, и серебро для вороньего племени — бесполезны, — устало и разочарованно прохрипел старый ворон. — Место, где он зарыл свой клад, вон там. Ну, полетим, покажу, так и быть.

От радости, как пишут баснописцы, у Хасаастаах «в зобу дыханье сперло».

У опушки леса, где некогда стояло упавшее, теперь подгнившее дерево, старик К-хаар сказал: