Фаина Раневская - Все афоризмы Фаины Раневской

Актрисой себя почувствовала в пятилетнем возрасте. Умер маленький братик, я жалела его, день плакала. И все-таки отодвинула занавеску на зеркале — посмотреть, какая я в слезах.

Испытывала непреодолимое желание повторять все, что делает дворник. Вертела козью ножку и произносила слова, значение которых поняла только взрослой.

Я счастлива, что жила в «эпоху Станиславского», ушедшую вместе с ним. Сейчас театр — пародия на театр. Самое главное для меня ансамбль, а его след простыл. Мне с партнерами мука мученическая, а бросить не в силах — проклятущий театр.

Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно выкрасила чернилами. Высушив, решила украсить ею туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было розовое, с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо беседовать с партнером в комедии «Глухонемой», он, увидев черную шею, чуть не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно линяла. Публика веселилась при виде моей черной шеи, а с премьершей [2] Это была П. Л. Вульф. театра, сидевшей в ложе, бывшим моим педагогом, случилось нечто вроде истерики… И это был второй повод для меня уйти со сцены.

В жизни я любила только двоих. Первым был Качалов. Второго не помню.

Много я получала приглашений на свидания. Первое, в ранней молодости, было неудачным. Гимназист поразил меня фуражкой, где над козырьком был великолепный герб гимназии, а тулья по бокам была опущена и лежала на ушах. Это великолепие сводило меня с ума.

Когда мне позже пришлось выбирать псевдоним, я решила взять фамилию чеховской героини. У нас есть с ней что-то общее, далеко не всё, совсем не всё.

Великий Станиславский попутал все в театральном искусстве. Сам играл не по системе, а что сердце подскажет.

Немирович предложил мне работать во МХАТе.

— Вы можете подумать, дорогая. Я понимаю, приглашение в наш театр способно изменить всю жизнь актрисы, — сказал он.

— Что тут думать, — выпалила я. — Я согласна, конечно. Согласна!

И, прощаясь, когда Немирович поцеловал мне руку, проникновенно произнесла:

— Спасибо, спасибо вам, Василий Петрович! Этого дня, Василий Петрович, я никогда не забуду!

А наутро секретарь Немировича мне сообщила:

— Приказ о вашем зачислении в труппу Художественного театра Владимир Иванович отложил.

Отложил, увы, навсегда.

— Фаина, объясни, почему ты назвала Владимира Ивановича Василием Петровичем, — удивился Качалов, когда я поделилась с ним своим горем. — Ну, Василием — это я могу понять: ты в это время думала обо мне, как мы вместе выйдем в «Вишневом саде». Но откуда взялся Петрович? Еще один роман?!

Роман со МХАТом, о котором я мечтала, не получился.

Раневская — это потому, что я все роняю.

Боже, меня пригласил на встречу сам Немирович-Данченко! Я пришла в его кабинет, с волнением ступая по мхатовским сукнам фойе и коридоров, сидела перед ним в кресле, любуясь его необыкновенной бородой. Знаете, что в ней было необыкновенного? Только не смейтесь! Она на самом деле светилась! От нее исходило сияние. Перевернутый нимб — не над головой, а под подбородком, как слюнявчик у ребенка.

Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом. Вы меня можете пощупать в метро. Это я там стою, полусклонясь, в купальной шапочке и медных трусиках, в которые все октябрята стремятся залезть. Я работаю в метро скульптурой. Меня отполировало такое количество лап, что даже великая проститутка Нана могла бы мне позавидовать.

Угнетает гадость в людях, в себе самой. Люди бегают, носятся, скупают, закупают, магазины пусты, — слух о денежной реформе. Замучилась долгами, нищетой, хожу как оборванка — народная артистка. К счастью, мне очень мало надо.

Очень тяжело быть гением среди козявок.

Режиссеры меня не любили, я платила им взаимностью. Исключением был Таиров, поверивший мне.

…Однажды, провожая меня через коридор верхнего этажа, мимо артистических уборных, Александр Яковлевич Таиров вдруг остановился и, взяв меня за руку, сказал с горькой усмешкой:

— Знаете, дорогая, похоже, что театр кончился: в театре пахнет борщом.

Действительно, в условиях того времени технический персонал, работавший в театре безвыходно, часто готовил себе нехитрые обеды на электроплитках. Для всех нас это было в порядке вещей, но Таиров воспринимал это как величайшее кощунство.

А еще запомните: плохим людям я себя не доверяю…

Качалов спросил меня после одного вечера, где он читал Маяковского, — вопроса точно не помню, а ответ мой до сих пор меня мучает:

— Вы обомхатили Маяковского.

— Как это — обомхатил? Объясни.