Людмила Гущина - Чертова дюжина страшилок

Рядом сгорбленная старушка лихорадочно запихивала в беззубый рот чебурек за чебуреком, не жуя. Она кидала их в рот, как дрова в топку паровоза, не останавливаясь ни на минуту. Её пакет стремительно пустел, и она уже открывала другой.

Двое военных методично жевали леденцы. По одной конфетке синхронно доставали из планшетов, закрывали планшеты так, как будто везли какую-то военную тайну, и она могла выпрыгнуть оттуда. Дожевав леденец, складывали в планшет фантик, и всё повторяли сначала.

Весь пассажирский состав самолёта поглощал еду так, как будто от скорости поедания и количества съеденного зависела удачная посадка. Женщина кормила детей котлетами. Они сопротивлялись, смеялись, бросались котлетами. Она доставала новые и новые порции, ныряя вниз под сиденье. Жевали все, и все на скорость. Молча, яростно, фанатично. Только детишки не вписывались в общую истерию.

Думай о житейском, думай!

Вспомнились книги, от которых в свое время не могла оторваться. На ум пришло только сравнение с «Пышкой» Ги де Мопассана. Обед в дилижансе. Запасы продуктов, поглощение, насыщение, пожирание. Буду думать о книгах. На ум приходит: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит…».

О нет. Я вздохнула и машинально взялась за сливы. Вначале вытирала каждую носовым платком, а потом они стали просто исчезать из ведра.

Думай о житейском, думай!

Как доем все сливы, так выйдет шасси. Ну, быстрей, быстрей!

Вокруг шелестело, шуршало, пахло, чавкало и хрустело. Насыщения, похоже, ни у кого не было. Мой организм никак не реагировал на всеобщий голод. Вышла стюардесса. Не бледная, не красная. Обычная. Попросила обложиться мягкими вещами. Возможна посадка.

Когда я доела белые сливы, настала очередь тёрна. Его глотала уже с косточками. Быстрей, быстрей. И неожиданно самолёт дёрнулся, наверно, выпустил всё, что было положено выпустить, затрясся и встал. Все продолжали есть.

Прошло ещё какое-то время. Вежливая, абсолютно спокойная стюардесса пригласила всех на выход. Пожелала всем дальнейшего счастливого пути и с достоинством удалилась. Все продолжали есть. Экипаж не выходил. Возможно, в кабине тоже заедали стресс. А может, мы летели только со стюардессой, похожей на робота?

На ватных ногах, не толкаясь и уступая друг другу очередь, спускались по откуда-то появившемуся трапу. Сидя, как на детской горке. Трап был аварийный, узкий, грязный наощупь и какой-то резиново-клеёнчатый, короткий. Внизу ждали какие-то люди. Подхватывали под руки, ставили на ноги, провожали всех до автобуса. Представители милиции наблюдали, заложив руки за спину и маршируя вдоль трапа. Осмысливали донесение о нестандартной ситуации? Потом нас долго пересчитывали по головам и по билетам. У кого-то билетов не оказалось. Съели?

Вокзал. Все пассажиры бросились в туалет, как по команде. Женский был закрыт на уборку, все набились в мужской. Напрасно выкрикивала туалетная кассирша, что вначале платим, а потом услуги, напрасно дёргала ручки в кабинках. Испуг и стресс искали выход. Мне показалось, что прошло несколько часов.

Самолёт кружил в небе всего полчаса. Встречающим объявили, что самолёт задерживается по метеоусловиям. Они не волновались. Появившиеся на лётном поле машины скорой помощи, пожарные, милиция с мигалками и воющими сиренами никого не заинтересовали.

Дома обнаружился сплошной синяк на нижней части тела. Может, трап был не такой уж надувной и не такой уж резиновый. Желудочно-кишечным трактом мне пришлось основательно заниматься. Я думаю, что и другим пассажирам этого рейса тоже.

К сливам я отношусь хорошо. Сливовое повидло, а также бабушкин «спотыкач» — это вещь. Самолётами летаю, только продукты с собой в салон больше не беру. На всякий непредвиденный случай.

Если встречаю фанатично жующих людей, думаю: «А может, они летели со мной тем рейсом, и теперь этот страх, страх не успеть доесть, остался в крови?»

И ещё, спасибо, мой ангел, что ты оказался в нужное время в нужном месте и распростёр надо мной свои крылья.

Думай о житейском, думай…

Этот год был ознаменован небывалым воровством шапок. Казалось, воруют все и вся, не исключая грудных младенцев и немощных стариков.

Моя коллега Наталия прибежала ко мне в лютый мороз с распущенными волосами, сломанным каблуком и, неожиданно, без шапки. Шапка её была удивительной красоты из чёрнобурой лисицы с какими-то висюльками, и она носила её с ранней осени до поздней весны. Шапку нельзя было отделить от образа Наташки.

Сквозь слёзы и всхлипы удалось разобрать, что её обворовали среди бела дня. Удивительного банально. Проход-арка между подъездами длиннющего дома. Гололёд. Скользко. Мужской голос окликнул: «Девушка, это не вы уронили? Это не ваше?».

Оглянулась на призывный мужской голос. Шли два парня. Один театрально упал на колени. Проехался по скользкой дорожке, подсёк Наташку и сбил с неё шапку. Второй мужичок подхватил шапку: «Девушка, теперь это уже не ваше».

— И оба исчезли за углом в метели. И оба без особых примет, что особенно обидно, — плакала и билась в истерике Наташка. Ладно, волосы длинные и густые, укуталась ими, как леди Годива, не простыла.

Милиция подшила заявление в толстую папку, Наташка купила новую шапку. Хулиганов нет, преступников не нашли. Преступление без наказания.

Вспоминая поздним вечером в непогоду Наталью с её фатальным невезением, я спешила на избирательный участок дежурить. На голове восседал предмет моей гордости — моя новая шапка из неизвестного зверька.

Летом тётушка по большому блату, был период тотального дефицита, купила мне одёжку в магазине «Для больших людей». Всё на вырост, на несколько размеров больше, но ведь от хорошей жизни люди только поправляются. Жизнь впереди ожидалась хорошая. Известно всё было из лозунгов: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», «Экономика должна быть экономной», «Будет хлеб — будет и песня», а хлеб был…

Заворачиваю за угол. Безлюдно, пустынно. Редкие качающиеся фонари. Навстречу идёт солидный мужчина в высокой ондатровой шапке и в богатой дублёнке.

«Путь чист, иди смело, уж если такое богатство не сняли», — с облегчением вздохнула я. И в этот же миг получаю от него удар в лицо и по моей шапке. Прилетело неожиданно, откуда не ждала. Свет померк, стало темно и трудно дышать.

«Наверно, душит, прощай, жизнь», — подумалось запоздало. Делаю последний рывок, какие-то хватательные бессознательные движения руками. И рванула вперёд. Живая, погони нет, только полная темнота.