Александр Масалов - Журналюги и журналюшки

Когда директор вошел, редактор сидел во вращающемся кожаном кресле с высокой спинкой, покачиваясь из стороны в сторону.

Едва подчиненный оказался напротив него, произнес — эмоционально, нервно, дергая рукой в такт словам:

— Если!.. с каждым!.. номером!..нашей!.. газеты!.. тираж!.. не!.. будет!..расти!..

Тут кресло опрокинулось.

Редактор грохнулся.

С трудом выбравшись из-под стола, поставил кресло, сел в него и произнес как ни в чем не бывало:

— Можешь идти!

В кабинете редактора зазвонил телефон.

Сам редактор был неподалеку, но подойти не мог, — он был занят.

— Возьмите трубку! — крикнул он.

Кто-то из корреспондентов снял трубку с рычагов.

И так, знаете ли, неловко, что тут же выронил.

Трубка с громким треском упала на пол, увлекая за собой аппарат.

— Я сказал: "Возьмите трубку"! — заорал редактор. — А не "Разбейте трубку"!

Когда молодым журналисткам в рабочее время звонили знакомые, редактор сильно злился.

— Личная жизнь — после восемнадцати ноль-ноль!

Напрасно девочки уверяли, будто звонившие — не хахали, а опытные журналисты из других СМИ.

Они помогают овладеть профессией…

— Вздор! — орал редактор. — Коллеги могут научить только пьянству и блядству!..

В редакцию региональной вкладки крупной столичной газеты приехал куратор.

Полистал подшивку и стал крутить носом: и то ему не так, и это…

Когда куратор выдохся, кто-то заметил с места:

— Ростовские лохи не любят, когда московские учат их жизни…

Редактор, принимая на работу нового корреспондента, предупредил:

— Я по натуре — авторитарный руководитель. Опозданий на работу не потерплю. За несвоевременную сдачу материалов буду штрафовать. За пьянку в рабочее время или прогул — уволю…

— Прекрасно, — сказал будущий корреспондент совершенно искреннее. — Если редактор не диктатор, то он — тряпка, говно… В общем — хреновый руководитель. И газета у такого тоже будет говном…

Зато через месяц, получив в кассе первую зарплату, корреспондент подумал:

"Мог бы еще предупредить, что редактор не только диктатор, но и законченный жмот…"

Одна журналистка совсем обнаглела.

Часами трепалась по междугородке.

Регулярно обзванивала подружек, живущих в Европе.

А когда редактор, получив счет, пытался узнать, кто у них тут ежемесячно набалтывает по шесть-семь тысяч рублей, делала круглые глаза.

На свою беду она еще пользовалась редакционным компьютером, отправляя письма по электронке.

Разумеется, отправленные письма она удаляла из папки "Отправленные" и думала, что замела все концы.

А в папку "Удаленные" не заглядывала по неопытности.

Редактор регулярно читал письма, содержащие нелестные для него оценки, но молчал.

Время от времени он, правда, отпускал реплики, из которых журналистка поняла, что он осведомлен в ее личных делах и знает, какого мнения корреспондентка об его умственных способностях.

Но опять же — она сделала неправильные выводы: решила, что из подружек кто-то стучит…

В конце концов она прокололась.

Серьезно поругавшись с редактором в очередной раз, написала весьма эмоциональное письмо подружке.

Что-то вроде:

"Редактор — козел и законченный урод, газету ведет к пропасти, ко мне придирается, я тут давеча Женьке в Бельгию звонила — та со мной полностью согласна…".

Если учесть, что неделю назад журналистка отрицала какие-либо международные телефонные звонки, в том числе — три в Бельгию, то после этого письма редактор ее уволил.

Журналистка потом год ходила без работы и всем знакомым рассказывала, что ее уволили за то, что редактор ее домогался, а она, видите ли, не дала…

На улице лил дождь.

Погода была ну просто собачья.

Придя в редакцию, корреспондент поставил зонт сушиться, сел за стол и произнес задумчиво, ни к кому не обращаясь:

— В такую сволочную погоду все нормальные люди дома сидят. Только журналисты на улицах грязь месят….

Окружающие промолчали.

Что поделать, газета должна выходить по графику — вне зависимости от погоды, настроения и самочувствия корреспондентов.

Единственная уважительная причина, по которой не приготовлен очередной материал, — смерть автора.

Все остальное — неуклюжие отмазки.

Появилась новая газета. Ее основали москвичи, приехавшие из Казахстана.

По паспортам они были русские, украинцы и евреи.

Вот только облик и менталитет их настолько сильно отличался от среднероссийского, что это дало основание некоторым злым языкам утверждать:

— Они говорят, будто приехали из Казахстана. Так вот, на самом деле они — инопланетяне!..

Корреспондент написал заметку о том, как бензовоз врезался в дерево.

Из цистерны вытекло более трех тонн горючего.

К счастью, все обошлось: быстро приехали менты, поставили оцепление…

Перечитывая заметку, корреспондент тяжко вздохнул и произнес:

— Эх, один придурок с сигаретой в зубах — и такой бы классный материал получился!..

Шла сдача номера.

Взвинченный донельзя журналист позвонил куда-то.

Дожидаясь, пока соединят с нужным человеком, пробормотал сквозь зубы, что некоего Василия Петровича просто убьет, если его нет на месте…

Репортер, специализирующийся на криминальной хронике, пробормотал мечтательно, ни к кому не обращаясь:

— А неплохо бы… Пятьдесят строк, первая полоса.

Журналистка пришла с какого-то фуршета страшно обиженная.

— Познакомилась с одним парнем, — рассказывала она подружке. — Я думала, у него серьезные намерения… А он хлопнул меня по жопе и ушел — дальше бухать!..

В коридор выбежал сильно пьяный журналист.

Наткнулся на коллегу из соседнего отдела и лихорадочно забормотал:

— Слышишь, старик, у тебя ножа нет?

«Старик» начал рыться в карманах с озабоченным видом.

Достал и тут же спрятал обратно портмоне, авторучку, записную книжку, носовой платок…

Потом лицо у него осветилось:

— Может, ты все-таки газовым баллончиком обойдешься, а? Зачем же сразу за нож-то хвататься?

— Да нам колбасу порезать надо…

Журналист открыл конкурирующую газету.

Наткнулся на незнакомую фамилию.

— «П. Преображенский» — это кто?

— Это псевдоним корреспондента Леши Шарикова. «П. Преображенский» — в смысле «профессор Преображенский».

— М-да, — буркнул журналист. — До такого и Полиграф Полиграфович фиг бы додумался…

В городе был всего один журналист, который к 200-летию Пушкина не написал ни строчки.

Остальные отличились в полный рост.