Борис Леонтьев - Триумф Великого Комбинатора, или возвращение Остапа Бендера

- Так это вы украли портрет товарища Ленина из Пятьдесят первого треста города Газганда?

- Я не крал, товарищ следователь.

- Разберемся.

- Я коммунист! - Александр Иванович встал и тут же опустился на прежнее место.

- А как быть вот?..

И c этими словами капитан протянул Александру Ивановичу листок бумаги, исписанный крупным, анонимным, почерком.

- Это же анонимка! - воскликнул Корейко, прочитав правым глазом полупечатные строки, смысл которых, кстати, состоял в том, что он, Корейко, враг, что он сволочь, и что именно эти самые "враг" и "сволочь" украли портрет Ленина и сожгли его на одном из пустырей Газганда близ мечети Хазрет-Хызр.

- Это не анонимка, гражданин подследственный, а глас народа, уведомляющий органы о вредительствах и шантажах.

- Я ничего не крал и ничего не сжигал, - улыбнулся грустной улыбкой Корейко.

- Созна-аешься! - пообещал следователь и, бросив на подследственного полный ненависти взгляд, прибавил: - Не такие кололись. Тебе куда палец воткнуть, чтоб полилось? А?

Александр Иванович мучительно простонал, сцепил обе руки ладонь к ладони и сто первым чувством человека, которого должны бить, понял, что у него неприятности.

Между тем капитан встал из-за стола и подошел к плакату c цитатой вождя. Пришпилив кнопкой анонимный глас народа к стене, Альберт Карлович закурил папиросу и, начиная терять терпение, грозно ухнул:

- Ты будешь просить меня о смерти, но я не из добреньких!

- Я не жег! Я не крал! - визгливо заныл Корейко. - Это какое-то безумие!

Сперва капитан произвел свой коронный удар по челюсти, затем чуть подушил подследственного, потом мягко ударил поддых и закончил экзекуцию смачной пощечиной и словами:

- Контра недобитая!

Александр Иванович подумал так: "Да пошел ты!", но пробормотал по-другому: - Может, это кто-то другой жег? А, товарищ?

- Ты на кого, петух гамбургский, стрелки переводишь?

- Я не перевожу.

- Как же не переводишь, когда переводишь!

И тут в голове у Александра Ивановича соскочил какой-то рычажок: Корейко потянул носом воздух, испустил тяжелый насосный выдох, на щеках забрезжил румянец, одним словом, ополоумел:

- Я не петух гамбургский, я гражданин Советской страны!

- Чего, чего?! Тебе что, мало? Я вижу, что ты мозгов добавлять не хочешь!

После этого восклицания капитан сильным ударом в лицо столкнул подозреваемого c табуретки. Удар был такой страшный, что Александр Иванович очухался только через пять минут. Когда он встал, следователь неуловимым для глаз движением, описав кулаком в воздухе дугу, шандарахнул его по голове. Александр Иванович c глухим стуком вновь свалился на пол. В ту самую минуту, когда в кабинет как бы случайно ввалился начальник ОГПУ Свистопляскин, поджигатель товарища Ленина очнулся.

- Кого мутузим? - без всяких церемоний спросил Свистопляскин.

- Контру, Роман Брониславович. Сжег, собака, портрет Ленина.

- Так, так, - привычно сдвигая на лоб очки, пробормотал начальник ОГПУ и, сделав небольшую паузу и немного подумав, добавил: - Очередную, значит, контрреволюционную сволочь поймали. И когда ж вы, гады, успокоитесь? А? Ведь бесполезно же. Бесполезно! Сколько вас в СЛОН, на Вишеру поотправляли... Ан нет, все равно лезут, вредят. Что, говоришь, он сделал?

- Сжег портрет...

- Ах ты ж стерва! - стиснув зубы, продолжал Свистопляскин. - Ленина жечь?! Не иначе тут, капитан, заговор! Не иначе.

- Я понимаю, Роман Брониславович.

- Я никого не жег! - упирался поджигатель. - Я не понимаю!

Свистопляскин обхватил пальцами подбородок, болезненно сморщился и посмотрел на Корейко так, что тот перешел от остолоповского недоумения к онемелому страху.

- Милое дело! - претенциозно воскликнул начальник. Мы, значит, тут остатки контрреволюции добиваем, а вы...

- Бандитствует... - сорвалось c языка Ишаченко.

- Я не бандитствую!

- Молчи, тварь! - жестко приказал капитан.

- Не кричите, Альберт Карлович, не надо!

В этот момент у Александра Ивановича затрясся кадык и на свет вылупились три одинаковых восклицания:

- Я не жег! Я не жег! Я не жег!

- Жег и бандитствовал! - отрывисто настаивал капитан.

- Бандитствовать, значит, решили, гражданин? - почти мирным голосом пропел начальник. - Строить социализм не хотим, значит? Ну мы из вас душу вытрясем!.. Вот что, Альберт, c кондачка мы это дело решать не будем. Давай-ка этого сначала в камеру, так сказать, на обработку, а завтра c утречка мы его вместе и допросим...

- Есть, товарищ начальник!

Вошел молоденький лейтенант c полусонной гримасой. Залязгали наручники.

- На выход, собака! - утомленно провыл он. - По сторонам не смотреть!

Так похитель-поджигатель портрета вождя мирового пролетариата оказался в подвале немешаевского политуправления. Ноги подкашивались у Александра Ивановича, двигаясь на неровностях цементного пола, губы задрожали при виде зловещей двери, утопленной в сырой холодной стене. Дверь открылась тяжело, c душераздирающим скрежетом. Корейко толкнули в огромную камеру, опоясанную сколоченными из толстого листвяка двухярусными нарами. Пол в камере был заплеван; слева от двери ютилась параша; чинно окруженный зэками, привинченный к полу болтами стол стоял в середине.

C пугающим скрежетом звякнул засов: дверь закрылась, кошмар продолжался.

- Ты на чем рога замочил? - холодно и спокойно спросил у новенького толстый зэк c желтыми зубами, в которых болталась потухшая папироса.

- Я, товарищи, не виновен!

- Цацачка! - послышалось c верхних нар.

- Придержи язык, Червь! Не мути поганку.

Червь закрыл рот и сделал серьезное лицо.

- Ты какой масти?

- Я не понимаю... - слабо улыбнувшись, ответил новенький.

- Политический, что ли?

- Меня обвиняют в глупости, - немного недоверчиво пробубнил Корейко, - которую я никогда не совершал: они решили, что я сжег портрет Ленина.

- Стало быть, мастью ты не вышел! - восторженно грянул толстый зэк, обращаясь к сокамерникам. - Политический!

И тут со всех нар послышались возбужденные голоса.

- Кто? Этот-то пистон - политический?

- Кидала он!

- Крыса он, которая тошнит!

Корейко стоял, оперевшись о дверь, как оплеванный.

- Конь педальный!

- Рогопил!

- Ты только посмотри на него - зажрался в корень!

"Щас морду набьют", - вглядываясь в пустоту, подумал Александр Иванович.

Когда страсти поутихли, новенькому указали место.

В камере пахло прелой кожей и парашей. За столом сидел хмурый зэк c наколотой на правой руке той еще фразочкой: "Не забуду мать родную!" На его небритом лице понятно было написано, что маму свою он не то что не забудет, а не знал ее вовсе. В лице его, кроме этого, было что-то дерзкое открытое, удалое. C одной стороны, тип этот походил на амбала, но c другой - на прокоцаного барахольщика. В темноте трудно было разобрать.