Андрей Арсеньев - Арсеньевое

Всё было как всегда. Судья выслушал доводы всех сторон и удалился обдумывать решение. Обычно на это у него уходило минут пять, наверное, он просто отлучался в туалет со своим неизменным спутником приговором. Твари по этому поводу тоже шутили, что якобы у судьи в туалете постоянно отсутствовала туалетная бумага, и он, возвращаясь обратно, просто просил её туда повесить. Но в тот раз Михайло Медведев не появлялся минут пятнадцать. Все начали переглядываться между собой, шушукаться:

– Может, у него понос?

– Может, он заменит казнь?

– Может, он его оправдает?

(Что касается последнего, мало кто мог поверить в это, поскольку слишком большие были улики.)

Затем послышалась команда:

– Встать. Суд идёт.

Судья подошёл к столу, оглядел всех присутствующих и, стукнув молотком, сказал:

– Повесить.

В зале послышались разочарованные выдохи, вызванные, скорее, не жалостью к подсудимому, а крахом надежд на какие-либо изменения в приговоре. Когда все было уже собрались уходить, судья произнёс:

– Повесить за ноги и в рот ебать!

С этого момента за судьёй окончательно закрепился статус самого кровожадного существа во всём крае. При упоминании его имени все твари приходили в ужас, никто не решался о нём заговорить. И что самое страшное было в его новом приговоре, это то, что сразу после его исполнения приговорённого отпускали на волю. Ещё один нюанс заключался в палаче – он был конём. Ни один из тех, кто вернулся на свободу, так и не смог зажить обычной жизнью. Заговорить о случившемся они не могли, даже если бы и захотели (всё-таки он конь), большинство из них, освободившись, совершали над собой старые обязанности палача.

Вы даже представить себе не можете, какие жуткие сцены происходили во время объявления приговора. Судья объявлял:

– Повесить…

– Хватит! – начинал кричать подсудимый.

Тогда Медведев поворачивался к нему и с улыбкой продолжал:

– За ноги…

– Хватит!

– И в рот…

– Умоляю, прекрати!

– Ебать!

Вот какой тварью был убитый.

Мы вышли из бара и сели на служебного мустанга, на котором приехал Бородька. Да, «на». Как говорит наша начальница, в таком полицейском участке, как наш, сводящем концы с концами из-за маленького финансирования, автомобили и водители – одно целое. А ещё она говорит нам, что мы должны сказать ей спасибо за то, что у каждого сотрудника есть свой личный служебный «транспорт», поскольку в других участках и того нет. Хотя сама коза разъезжает на железном мустанге. Бородька сел впереди и сказал водителю адрес места преступления, а я после выпитой бутылки водки не без его помощи уселся сзади.

(Мустангам приходится нелегко, чтобы подвозить нас, они вынуждены опускаться на четыре конечности и двигаться по дороге наравне с другими автомобилями. А если мустанг решит «на четырёх» обойти пробку по тротуару, то в первый раз ему выносят предупреждение, а во второй заводят дело и отправляют в суд.)

Почти сразу же нам пришлось застрять в пробке из-за случившейся впереди небольшой аварии. После получаса ожидания мы не двинулись с места, а чтобы идти пешком, не могло быть и речи: судья жил на окраине города, а мы сейчас находились на противоположной его стороне. Не выдержав, я обратился к Конько, так звали водителя Козлова:

– Конько, давай по тротуару объедем.

– Не могу, я предупреждён, – сказал Конько.

– Как это! – недоумённо воскликнул Бородька. – Что-то я такого не помню. До того как тебяяя ко мне поставили, у тебяяя не было никакого предупреждения. Я проверял в твоём деле. А я с тобой по тротуару не разъезжал, это я точно помню… А ну, давай живо на тротуар!

– Не могу, – виновато ответил Конько.

– Ты же в курсе, что без моего ведома ты никого не имеееешь право подвозить? А если ты кого-то подвёз… ведь у тебяяя нет таксидокумееентов?

– Нет.

– То придётся тебяяя отправить под суд… А ну, живо на тротуар!

– Не могу, – начал жалобным голосом оправдываться Конько, – я на прошлой неделе был у Коневского, ну мы посидели у него, выпили. Потом пришла его жена и выгнала меня, а я к тому моменту на ногах не стоял. Ну, кое-как, пошатываясь, иду по тротуару, и в какой-то момент ноги у меня подкосились, и я упал «на все четыре». Поднимаю голову, а там патрульный мне уже предупреждение выписывает.

– Ну взял бы тогда и пошёл с самого начала по дороге «на четырёх», – сказал я Конько.

– Как? Я же был пьян, – вытирая слёзы, сказал Конько, – а за пьяное вождение уже точно под суд и без предупреждения.

– Да-а, дела, – произнёс Бородька, не зная, что делать дальше.

– И почему такие законы только к лошадям относятся? – жалобно продолжал водитель.

– Предрассудки, – сказал Козлов. – Хотя в других краях такое есть в отношении верблюдов и слонов.

Но от этого Конько легче не стало. Тогда я, решив его утешить, заметил:

– Конько, ты же конь. Для тебя-то, наверное, наказание не таким страшным будет?

После этого Конько совсем разрыдался.

– Ладно, – проникшись сочувствием, сказал Бородька и повернулся ко мне. – Сынитар, давай слезем, и все втроём пойдём по тротуару, а когда обойдём пробку, поедем по дороге.

Козлов уже слез с мустанга и принялся мне помогать, но я не дал ему этого сделать.

– Нет, никуда я не пойду. Не видишь, я пьяный. К тому же при исполнении. Что твари скажут, когда увидят, как я в форме по тротуару волочусь.

– Ты в баре также в форме был, – возразил мне Бородька.

– Ну, так я там сидел. И здесь сидеть буду. Так ничего не заметно.

После минутного замешательства: как нам быть дальше, мне в голову пришла идея:

– Значит так, ты, Бородька, пойдёшь по тротуару, а ты, Конько, встанешь на ноги и пронесёшь меня на спине до конца пробки. А я, чтобы не упасть, буду держаться за твою шею.

Так мы и сделали. Бородька быстро шёл впереди, пытаясь как можно дальше оторваться от нас, чтобы не быть причастным к моей транспортировке. А мы с Конько, довольные (он тем, что избежал проблем с законом, я – что не упал в глазах граждан, как служитель правопорядка) быстро нагоняли Козлова и кричали ему: «Беее».

Потратив изрядное количество времени из-за пробки, мы прибыли к дому убитого, большому роскошному двухэтажному особняку, но никого там не застали из наших, если не считать судмедэксперта Грызо Бобёри, который уже собирался уходить, но мы с Бородькой попросили его задержаться и вместе отправились к месту преступления.

Мы поднялись на второй этаж и вошли в обставленный дорогой мебелью кабинет. Пол был покрыт золотым кафелем, а на стене висели два человеческих черепа, место которых должно быть в музее. Что касается мебели: слева находился шкаф, у двери стоял кожаный диван, а напротив него стол, за которым сидела огромная с проломленным лысым черепом туша, уткнувшаяся мордой в лежавший на столе серебряный поднос, до краёв наполненный кровью. Напротив трупа стоял стул, а позади находилось открытое настежь окно.