Александр Шушеньков - Дерево, или По ту сторону Зла и Добра

Сын ловким движением сорвал алюминиевую пробку-кепку с горлышка. Жидкость полилась в стаканы, и оба Букашенко на мгновение скрестили взгляды на тонкой струйке. Операция была чрезвычайно ответственной: если нальешь больше отцу – себя обидишь, себе перельешь – он будет недоволен.

Булькающую тишину нарушал лишь сипловатый басок из телевизора:

– Я назвал лишь некоторые направления нашей реформы. Будем неуклонно проводить их в жизнь, с тем, чтобы уже к осени стабилизировать экономику, а к концу следующего года, как я и обещал в предвыборный период по выборам Президента России, начнется постепенное улучшение жизни людей…

Надо было произносить тост, но Николай Филиппович против своей воли перевел взгляд на тараканье пятно. Эти насекомые были единственным, что не нравилось ему в Советском Союзе. Они были рядом всю его сознательную жизнь: в отчем бараке во Врезани, в севастопольском училище, в дальневосточном гарнизоне. В Новозаборске жил уже четыре года, и все это время приходилось бороться с подлыми рыжими тварями. Товарищ Ленин тоже был шатеном, но это все-таки – Ленин!

Тараканы же были наглы, хитры, живучи, и удивительно походили повадками на ревизиониста Троцкого. Букашенко каждодневно поливал их кипятком, топил в бензине, давил тапками, травил химикатами и даже однажды попытался использовать газ, открыв вентиль плиты, однако, твари продолжали плодиться и размножаться, причем – что самое ужасное! – покушались на продукты питания, которые доставались с немалым напряжением сил.

Тьфу!

– Нам предстоит создать основы новой жизни, – многозначительно пообещал оратор. – Конечно, это нелегкая работа, но все же она нам по силам. Мы переживали в прошлом более сложные времена. Уверен, мы пройдем и этот трудный период. Говорил не раз и хочу повторить: нам будет трудно, но этот период не будет длинным. Речь идет о шести-восьми месяцах. В это время нужна выдержка. И тогда наши сложнейшие реформы удастся провести!..

– Я так думаю, – указывая вилкой на сплюснутого насекомого, пробормотал старший Букашенко, – что их нам Америка подбрасывает. Через контрольно-следовые полосы на границе. Специально. Планом Даллеса не смогли расчленить, ну, вот, стало быть, насекомыми пытаются. Нам – когда я в училище преподавал, секретарь партии рассказывал, что они СПИД распространяют. Так-то, Лука! А ты все свой Запад слушаешь, «Голос Америки» и прочую мутню!

– Да, причем здесь Запад, когда мы Новый Год встречаем?! Скажешь тоже. Я музыку слушаю, папа. Рок, Джима Моррисона, Моцарта. Тебе этого не понять. Ну, что: за Новый Год?

– За Новый Год, Лука! – отставной моряк перекрестился и выпил. – Береги, сын, честь и силы: еще целое Рождество впереди!

Сын недовольно поморщился. С его точки зрения, поведение отца не свидетельствовало о глубокой набожности. Нет должного отношения. Как так: коммунист безбожника Ленина нахваливает, и имеет при этом наглость про Господа рассуждать?! Верно про таких Христос говорил: фарисейская закваска! И куда можно с ней прийти? Только брагу гнать, а ведь путь наш – во мраке, как говорил герой одного из фильмов.

– Хочу поздравить вас, уважаемые россияне, с Новым годом, с Рождеством! Желаю крепкого здоровья вам и вашим близким, благополучия и счастья…

Лука встал, глубоко вздохнул и возвел глаза к потолку, украшенному многочисленными водяными разводами от протекающей крыши. Где-то там, в вышине пребывал Он !

Надо заметить, что и отец и сын были людьми верующими, что выражалось в постоянном о том упоминании, и указании на отступничество оппонента. Отец видел ежедневные грехи сына, сын – постоянные отцовские нарушения Заповедей, и в непрерывных спорах они без устали поносили друг друга последними (часто даже – нецензурными) словами, находя естественные объяснения собственным проступкам.

– Да, пей скорей, ельцинист! – сварливо заторопил его отец. – Чего высматриваешь?

Вот алкаш проклятый, под бой курантов скорбно подумал Лука: лишь бы нажраться, и – в люлю! А, нет, чтобы – с толком, с расстановочкой. По душам поговорить, как Христос с апостолами.

– Да, не ельцинист я, сколько тебе раз говорить? – Лука перекрестился, выпил и обиженно уставился на отца. – Ведь знаешь, что я – против развала СССР!

Он поспешно положил в рот сало. И это называется «отец»? Просто хам и солдафон! Жрет сало, хотя еще продолжается пост. Хорошо хоть, что удалось изъять у него деньги на приобретение велосипеда. Велосипед – это спорт, это жизнь, это сильная спина, твердые бедра и крепкие ягодицы. Вот только перед кем их демонстрировать? Не отцу же, прости Господи!

Отец и сын сосредоточенно жевали. Они, как и умерщвленный таракан, не знали, что ждет их в наступающем году, и подобно всем советским людям надеялись на лучшее.

Николай Филиппович к описываемому периоду подошел крепким шестидесятилетним отставником, еще полным энергии и жизненных соков, что движут людьми. Он получал пенсию, руководил отделом инкассации в банке, встречался с нестарой женщиной Марьей Русофобовой, писал лирические стихи на патриотические темы, с карандашом в руках штудировал сочинения Пушкина, Есенина, Лермонтова, Ленина и Сталина, покупал газету «День», ругал брокеров и биржи, проклинал Горбача и Эль-Цина , вел Великую Войну с тараканами. И еще верил в Бога. Удивительным образом в нем сочетались любовь к Христу с любовью к Ленину и Сталину.

Вот, только с сыном беда: дурак и ельцинист! Радиохулиганством занимался, пока с матерью жил. В голоса забугорные втянулся. Запад слушает по приемнику. Это все от бывшей жены Доры, еврейки. Сама любила слушать Мендельсона, и сыну привила страсть к сионизму. Вместо того, чтобы русских Дунаевкого или Исаковского почитать! Марши Покрасса. А сын вырос в результате лентяем и космополитом. На завод резиновый устроил завклубом, так он, не то, чтобы гондоны отцу приносить, так еще и дискредитирует себя там, партполитпросвещением не занимается.

Вот и опять смотрит нагло, видно, брякнуть хочет что-то; не иначе – пакость про Ленина.

– Молчи! – брызнул слюной Николай Филиппович. – Знаешь, сколько теперь сметана стоит? Семьдесят пять рублей литр! Пиво недавно еще брал по семь рублей за трехлитровую банку, а нынче оно уже стоит двадцать семь! А?! Хорошо, что отец – начальник инкассации, и что-то может доставать! Я все зубы стране на «Ракушке» из-за плохой воды отдал, а Эль-Цин в ответ – кукиш.

(Заметим для читателя, что «Ракушкой» подводники называли свой военный городок на Дальнем Востоке).

Он торопливо наполнил до половины стакан:

– Так вот, сын, я пью за то, чтобы все дерьмократы вместе с Эль-Цином и Меченым горели на сковородках!