Сева Смеходув - Обуревают чувства – одуревают мысли. Эмоциональный монолог

Дамы и господа, пацаны и девки! Вас приветствую я, Петров-Рюмкин.

Да-да, тот самый Петров-Рюмкин, косвенный потомок художника Петрова-Водкина, гения, непонятого современниками.

Его шедевр «Купание красного коня», на котором пожарный шваброй драит в Москве-реке, под стенами Кремля, пожарную машину, породил неутихающие споры ценителей живописи: пьян огнеборец или трезв.

Почитатели моего смешильческого таланта озадачены не меньше. Балуют они меня банальным для авангардистов вопросом: «Ваше кредо?» – «Моё кредо?.. Похмелиться – до обеда. Хе! Кредо…»

О, о! Мужик – лыбится-то, лыбится! – шире арбузной корки.

Ну так ещё б!

Если ты с малых лет водку вёдрами пьёшь, ты поймёшь меня, друг, ты поймёшь…

Недопонявшим поясню.

Я про телевизор.

Если где-то слышен мат, телевизор виноват.

Вглядываться, вслушиваться в него, во включенного, нам, интеллигенции мыслящей, с нашими-то нервишками щепетильными, психиатрией противопоказано – рехнёшься… или сопьёшься.

Показывает – не то.

Комментирует – не так.

Комментаторы – не те.

Безнадёга! Кошмар! Фантасмагория!

Глаза б не видели, уши б не слышали…

Ведь это ненормально?

Забыться надо, правильно?

Не просто так ведь выпить тянет –

слух притуп ится, зрение –

и жизнь вполне пригодной станет

для употребления.

Свежая мысль на тухлом месте, верно? Э?

И таких в голове моей – битком.

В частности, для ясности.

Чего-то хочется, а чего не пойму – то ли бабу, то ли Пушкина почитать.

Нет, Пушкин, всё-таки. Пушкин.

Пушкин, как-никак, не какая-то там

Ни чёсана, ни мыта, ни крашена, ни брита.

Ни что не шевельнулось – ни в душе, ни в штанах.

Конечно, Пушкин!

Я знаю точно – ты худосочна, нечистоплотна, характер склочный.

Сборище польских феминисток.

Напиленная на сувениры.

Отбоя нет. И пилят и пилят, и пилят и пилят…

Вляпался в запутку, запал на проститутку.

Жена мужа матом кроет,

В мясорубке фарш крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя…

Э? Дотянул, по-моему. Э?..

Я себя под Пушкиным чищу, чтобы Пушкина стать похлеще.

Если бить палкой по пяткам – наказание, то самая мстительная обувь – шлёпанцы.

Все бабы дуры, одно у них – мордашки и фигуры.

Если после третьего стакана водки ты сбился со счёта, значит у тебя нелады с арифметикой.

Все мужики скоты, в том числе и ты.

– Ой! Я сегодня сам не свой.

– Ай! Может, помиримся давай?

Почему нужно писать «объятья», а «объятье» нельзя? Я, например, при встрече друга, единожды обнимаю его – и то по-братски, без экстаза. Он меня, бывает, нет. Обиделся.

Распростёрла объятья —

корячится,

как мужик

в неглиже,

вульгарная

буква

Ж.

Вымахал подросток, до колен отросток.

Куда податься? С кем бухнуть? Кому отдаться?

Впервые попробовать не так, а по-другому: «Поставим сексперемент? Э?»

В экстазе девушки визжали и в воздух трусики бросали.

Редкая птица долетит до середины Днепра и возвращается обратно. Обычно они устремляются к противоположному берегу – и дальше, дальше, дальше…

Затворник Николай Васильевич Гоголь оставил потомкам после себя «Смех сквозь слёзы». Плеяда экранных юмористов тужится оставить под собой «Твёрдый стул сквозь понос».

И форма не схожа, и содержание разнится.

Опротивело

няньке

метко

круглые буквы сажать

на тетрадь

в клетку.

– Так вот какая ты? Я дарил цветы, а целовал какой-то гад. Верни цветы назад! Гад…

Водолазы ищут клады. И находят даже. Гады! Хотят они, чтоб в бурном море тонули чаще корабли.

Атас! В нас враги пустили газ. Атас! Надевай противогаз. Атас!

Судьба, прошу, не пожалей добра – дай шубу мне из норки, мужу из бобра.

Капнет на темя

весной соловей,

кулаком не грози

в поднебесие ей,

свиристящей пичуге,

и камень не брось –

эпиграмм не кило,

шишки нету небось.

Кино все возрасты попкорны.

Краткое негритянское изречение.

Единообразное монастырское мировоззрение.

В прихожей под вешалкой чинно стоят босоножки – чистенькие, гламурные, только что из модного бутика.

С веранды, сквозь неплотно прикрытую дверь, слышен надрывный туберкулёзный кашель: «Кхы-кхы-кхы… кха-кха… кху…»

Босоножки слушали, слушали, нервишки не выдержали – открывают дверь, заходят на веранду и учтиво спрашивают:

– Галоши, отчего вы так ужасно кашляете?

Старые, грязные, задрипанные галоши злобно отвечают:

– Закашляешь! Вся жизнь прошла в сырости. Кхы-кхы…

Дегустаторы подметили: коньяк пахнет клопами. И это аксиома. Но вот что поражает. Клопов за свою жизнь передавил я не счесть. Ни один не пах коньяком! И это парадокс.

Как тут не вспомнить провидческую пушкинскую строку: «…и гений, парадоксов друг».

Поразительно!

Постичь. Предречь. Указать.

А ведь не д ожил Александр Сергеевич до моего рождения без малого полтора века.

Поразительно…

Хотя, с другой стороны, чему поражаться?

И Пушкину и мне, обоим нам присущ дар ясновидения.

К примеру, я ясно вижу сходство дебила с гением – у первого повреждение ума, второй умом повреждённый; нормальными их не назовёшь – ни того, ни другого.

Согласны?

Согласны?

О! – киваете.

Почти все киваете.

Я за собой странность эту тоже подмечал. Бывало, слушаешь кого-нибудь, соглашаешься, киваешь… взгляд сообразительный – что у дельфина дрессированного… а сам втихаря прикидываешь: «То ли я тупой, то ли ты ещё тот остряк. Соль-то в чём?»