Валерий Казаков - Старушки-подружки. Сборник ироничных рассказов

В кафе старушки в шляпах садились возле широкого окна и заказывали себе по пирожку с капустой, по чашечке кофе с молоком. Деньгами они не швырялись и лишний раз старались не шиковать. Пили кофе и смотрели в окно. Одна старушка в это время чувствовала себя, как в Париже на бульваре Сен-Жермен. Другая просто вздыхала и смотрела на прохожих. Какой уж там Париж, честное слово. Так бы и поела ещё чего-нибудь мясного. Но неудобно. Хочется быть изысканной и утонченной. А утонченные люди много не едят.

Будучи в кафе, та старушка в шляпе, которая чуть повыше и чуть упитаннее, начинала производить впечатление. Например, она могла сказать такую фразу:

– А знаешь, Ася, вся наша жизнь – это всего лишь атрибуты десятого аспекта. Без предикатов… Ничего возвышенного в ней нет. Сплошные залежи холодной прозы. И ни одной проталины счастья.

После этой фразы губы коромыслом она не делала. Потому что это было не утверждение, а констатация факта.

Вторая старушка в это время деловито доедала свой пирожок, потом быстро вскидывала хитрые глаза с тонкими коричневатыми веками, вытирала салфеткой морщинистые губы, смотрела в окно, поправляла кофточку кисейную, смахивала белые крошки с темной юбки, трогала широкополую шляпу с атласным бантом и переспрашивала:

– Что? Что сказала ты?

– Э – э – э! Всё равно не расслышишь. Не буду повторять.

– Ну и не повторяй, ну и не надо, – обижалась Ася.

Когда полдник завершался, когда есть вставными зубами было уже нечего, та старушка, которая была профессорша, элегантно поправляла волосы и предлагала:

– Может, посетим Эрмитаж?

– А что там? – переспрашивала Ася, некрасиво пожевывая губами.

– Говорят, коллекцию Эдгара Дега обновили. Какой-то меценат две картины подарил. Купил на аукционе во Франции.

– Да что ты говоришь! Неужели, правда!?

– Что-то новое, говорят. Все газеты об этом пишут, разве ты не читала?

– Нет, не читала.

И старушки направлялись в Эрмитаж. Осторожно переходили дорогу. Зигзагами пересекали Александровский садик мимо памятника Гоголю. Снова с опаской переходили дорогу, потом небольшой сквер устало переходили, который был перед Зимним дворцом. Шли, шли, шли и приходили на набережную Невы, которая в мраморе вся до самого горизонта. Там северный ветер начинал продувать их. Продувал, продувал, продувал, да так сильно, что старушкам в шляпах после долгой ходьбы зябко становилось. Они боялись простудиться, боялись, что шляпы ветер унесет. Поэтому спешили в кассу Эрмитажа, чтобы приобрести билеты со скидкой, которая полагается всем пенсионерам в шляпах, которые молодятся.

Идти в зал французских импрессионистов нужно было мимо статуй Родена. А у Родена в Эрмитаже только любовные композиции. Когда Ася проходила мимо этих скульптур, она сильно нагибала одну полу выцветшей шляпы, чтобы не видеть всей этой неприличности. Потому что неудобно. А её подруга – наоборот нисколько не стеснялась рассматривать. Ей даже нравилось это все нехорошее.

Однажды профессорша сказала Асе, что в этом сплетении голых тел у Родена поэзия есть. Что она видит в нём не только любовь, но и настоящее живое искусство. «Это музыка, запечатленная в белом мраморе», – сказала профессорша и снова сделала губы коромыслом. «Ахматову любит и такое говорит. Ну, какая может быть поэзия в куче голых тел? Какая музыка? Это нехорошо», – решила Ася.

Пред входом в зал французских импрессионистов старушки в шляпах всегда старались отдохнуть. Все-таки поднялись на третий этаж. Они устало садились возле пустующей стены на какой-нибудь диванчик. При этом узкий диванчик под ними не скрипел, потому что они были легкие. Ася худыми пальцами охватывала коричневое запястье правой руки и старалась сосчитать у себя пульс. Раз, два, три… Сбивалась со счета и снова считать начинала. Раз, два, три, четыре, пять. И снова сбивалась.

– Пахнет тут чем-то, – говорила после недолгого молчания профессорша.

– На этом этаже туалетов нет, – отвечала Ася.

– Лаком пахнет, – уточняла профессорша. – Или масляной краской.

– А мне кажется – плесенью, – возражала Ася. – Тут всё старое. А старое всегда плесенью пахнет.

В зале французских импрессионистов почему-то всегда было много народу. Но к картинам Пикассо никто не подходил. Никому не хотелось смотреть на серые шахматы, темные треугольники и синие кубы. Все старались увидеть полотна Поля Сезанна, Клода Моне и Эдгара Дега.

Старушки в шляпах тоже поспешили к картинам Дега. Они не могли без восторга смотреть на «Голубых танцовщиц», «Репетицию балета» и «Абсент». Эдгара Дега и Клода Моне нельзя было не любить. У них на картинах было так много реального синеватого света, так много воздуха, что старухи в шляпах начинали ощущать себя жизнерадостными молодыми женщинами у моря. На высоком берегу какого-нибудь средиземноморского залива, где дует бриз и кричат чайки. Даже слезы иногда на глаза наворачивались. До того приятно было всё это видеть.

Бывшая профессорша в такие моменты всегда думала о том, что французы люди исключительно талантливые. Жаль, что мы с ними так нехорошо обошлись в 1812 году. По деревням вилами добивали. Ужас какой, какая дикость! Сейчас бы жили вместе. Вместе ходили бы за хлебом, за молоком. В кафе, в бульонную, в Александровский садик. Вместе кормили бы голубей возле Исаакиевского собора.

– Dire bonjour.

– Bonjour Madame.

Старухи в шляпах очень любили французов. Прямо боготворили их. За язык с прононсом, за переливистое «эр», за изысканное искусство. Ведь по сути всё самое красивое родилось там у них, во Франции. Немцы с англичанами ничего такого не придумали и миру не подарили. Только пакости какие-нибудь. А французы… Ах! Что там говорить! Кто сказал, что русские женщины самые красивые. Глупости это. Француженки лучше всех на земле.

Той, которая не Ася, а Софья Михайловна, когда-то очень хотелось стать француженкой. Умереть и родится потом снова во Франции, чтобы жить где-нибудь в Париже на улице с красивым названием Этьен Марсель. Гулять по набережной Сены, восхищаться великолепными готическими соборами, кормить голубей на Монмартре…

Софья Михайловна любила зал Рубенса. Изобилие голых тел на картинах этого мастера её возбуждало. Когда она смотрела на эти картины, румянец появлялся на её щеках, мелкие капельки пота выступали на лбу. И дышала она неровно. Когда она долго находилась рядом с этими картинами, у неё даже мысли рождались ненужные, не свойственные её возрасту. В общем, те самые мысли, которые посещали её в тридцать лет.

Ася в зал Рубенса заходила с испугом. Её смущали обнаженные мужчины и женщины. Их массивные, полные скрытой энергии тела, внушали ей опасение. Сухонькая и смущенная Ася чувствовала себя в зале Рубенса ещё меньше, ещё беззащитнее, чем пять минут назад. Ей хотелось поскорее покинуть это громоздкое помещение с большими картинами, чтобы посмотреть на что-то более уютное, спокойное, умиротворяющее. Она брала Софью за рукав и настойчиво подталкивала к выходу: