Йен Странник - Не здесь

Хаос звуков выстраивался в чёткий ритмический рисунок. Буковые палочки опускались на туго натянутую кожу небольшого барабана, отскакивали от её поверхности, снова опускались и отскакивали. Темп нарастал, периодически переходя в дробь и возвращаясь к прежнему повторяющемуся рисунку. Вступил кларнет, приближаясь издалека, ведя за собой виолончели и арфы. Ультрамариновые и бордовые пятна перечёркивались широкими мазками блестящего хрома. Барабанная дробь рябью разбегалась по зеркальной поверхности, мир вокруг дрожал, отражая неопределённость будущего. Широкая дорога, ведущая из прошлого, превратилась в едва различимую тропинку настоящего. Оркестр исполнял увертюру, перед тем, как мощное соло самолётных двигателей не перекрыло своим гулом остальные звуки.

В палату к дочери пустили только после грандиозного скандала. Правила, правила, правила… Плевать она хотела на правила, попадись сейчас в руки кочерга, тело вспомнило бы неистовое безумие, крушащее вдребезги всё, что стоит на пути единственного желания. Сейчас она хотела, чтобы с её девочкой было всё в порядке, хотела находиться рядом, подпитывая материнской любовью, надеждой, оставляя боль, отчаяние, призраки обречённости только себе. Лишь бы она вернулась из зияющего провала, где нет чувств, нет ощущений, нет воспоминаний, нет времени.

Местные эскулапы делали всё возможное, но молодой организм слабо отвечал на усилия специалистов, всё глубже проваливаясь в ничто бессознательного существования. Вскоре потребовались аппараты для поддержания жизни. Багрово-серая завеса обволакивала, сжимая пространство вокруг. Теснота сдавливала, почти не позволяя дышать.

Женщина звонила всем, кто хоть чем-то мог помочь, отчаянные крики о помощи уходили в радиоэфир. Сочувствие, искреннее и ложное, дружеское и показное, окутывало душевные импульсы, пытающиеся пробить купол безысходности. Иллари буквально распластался всеми фибрами по необъятной поверхности, чтобы не упустить ни единого из прорывов, решетящих пошедшую сеточкой трещин завесу. Мир снова взорвался, расплёскивая надежду, когда женщина услышала в ответ голос рекомендованного ей главного врача отделения нейрохирургии, обещавшего помочь.

Клиника, куда перевезли пострадавшую, оказалась оснащена по последнему слову техники. Кремовые и светло-бежевые оттенки интерьера палаты интенсивной терапии, аппаратура в корпусах цвета топлёного молока. Внимательный и предупредительный персонал, в компетентности которого сомневаться не приходилось. Лечение проводили опытнейшие специалисты.

Женщина почти постоянно находилась при дочери, всё время спрашивая себя, что ещё сделать, чем пожертвовать, чтобы её девочка осталась жива и поправилась. Ответов не находилось. Длительные, почти безрезультативные процедуры превращали ожидание хоть чего-нибудь в пытку. Но неумолимые весы обстоятельств сохраняли равновесие, не пытаясь склониться в одну из сторон.

Её пригласили в кабинет заведующего отделением. Подозревая, что речь пойдёт о бессмысленности дальнейшего лечения и согласии на отключение аппаратов, поддерживающих жизнь дочери, женщина готовилась к сражению до последнего.

В кабинете сидели двое. Заведующий, лет пятидесяти, и его молодой коллега. Женщина присела на стул и, прежде чем обратиться к старшему, изучающе посмотрела на молодого доктора. Ей долго и обстоятельно объясняли тяжесть состояния её дочери, тщетность усилий, предпринимаемых специалистами и неотвратимость финала. Но, всё же сказали, что есть ничтожно малый шанс исправить положение. Весьма сложная и чрезвычайно опасная операция. Шансы на успех минимальны, но молодой коллега, по счастью, специализируется именно на таких случаях и принял приглашение клиники приехать из другого города, чтобы попытаться помочь пострадавшей.

Вся приготовленная оборона рассыпалась, как карточный домик от слабого дуновения. Полоски цветной фольги кружились в воздухе, отражая случайные лучики зеркального шара. Надежда ликом печального мима смотрела из-за воображаемой, но непреодолимой стены за порхающими бликами. Единственный прожектор высвечивал лицо врача, долго и обстоятельно объяснявшего женщине всю сложность предстоящей операции. Серебряные колокольчики с язычками из блестящего хрома раскачивались, заставляя вибрировать ультрамариновые и багряные нити, на которых были подвешены. Нити дрожали, как рояльные струны, рождая вокруг себя тёплое свечение.

В конце беседы молодой доктор сказал, что никаких гарантий он дать не в праве, но сделает всё возможное, чтобы вернуть дочь матери. Он внимательно посмотрел в глаза женщине. Черты его лица на мгновение поплыли, превращаясь в лицо шеф-мастера.

Двенадцать часов просидела женщина в коридоре у операционной, ожидая приговора судьбы. Иллари Таграт блаженствовал в мощном потоке надежды, мольбы о благополучном исходе, упования на мастерство молодого специалиста. Женщине предлагали отдохнуть, перекусить, приносили кофе, но она от всего отказывалась, непрерывно подпитывая собой восходящий луч душевных усилий. Музыка смолкла, лишь метроном отсчитывал такты, ни разу не сбившись за всё время ожидания.

Наконец дверь распахнулась, уставший врач, чьё лицо ещё сохраняло черты шеф-мастера, вышел в коридор, присел рядом и произнёс только три слова.

«Теперь она поправится», многократно повторяясь, звучало в голове иссякшей, но счастливой матери. Теперь она поправится. Теперь она поправится. Пластинка со сбитой дорожкой крутилась, досылая последние импульсы вслед затухающему потоку. Усталость от ожидания, счастье обретения, благодарность сотворившему чудо, слёзы радости.

– Нам всем сейчас следует отдохнуть, – доктор помог женщине подняться со стула, – и мне, и Вам, и Вашей дочери. Завтра, ближе к середине дня, сможете её увидеть. Не ждите быстрых перемен, но теперь я могу обещать благополучный исход.

Месяц спустя женщина каждый день приходила в клинику, гладила дочь по ёжику отрастающих волос, брала за руку и вела гулять в парк, мимо буйно цветущей сирени, мимо ветхой летней эстрады. Старый белый рояль с пожелтевшими клавишами давно убрали. В нём больше не было необходимости. Музыка королевским шлейфом тянулась за идущими, набирая силу, вселяя уверенность в завтрашнем дне. Симфонический оркестр играл красочную увертюру, подсказывая, что будущее не захлопнуло двери, многие пути только начинаются.

За одной из дверей Наместника терпеливо ожидал ещё слой, лежащий в самой глубине огромного чана.

Уютный домик на берегу моря. Лёгкий бриз играет подолом сидящей в шезлонге пожилой женщины. Трое внуков беззаботно бегают по белому песку длинного пляжа. Муж что-то мастерит в гараже. К дому мягко подкатывает белоснежный кабриолет. За рулём молодая женщина с пышной шевелюрой волос глубокого медного оттенка. Дочь приехала на выходные. Детвора, увидев знакомую машину, наперегонки мчится к матери. Из багажника извлекаются коробки с подарками. Дети, получив своё, убегают на веранду. Медноволосая женщина направляется к своей матери. В руках небольшая плоская коробочка: лазерный диск с золотым переизданием лучших фортепианных концертов, записанных в тот период, когда она восстанавливалась после рокового камнепада. А её ещё не старая мать приходила в клинику сразу после работы в звукозаписывающей студии.