Родион Белецкий - Яростный Дед Мороз. Рассказы

Паша набрал номер Крапанько.

– …Я… это… не буду справлять.

– А че?

– Заболел, – сказал Паша.

Неожиданно Крапанько сказал:

– Ты чего с Катей своей отмечать будешь?

Пашу словно ошпарило, он покраснел и часто задышал в трубку:

– Да я не знаю… – начал он, не в силах сказать правду.

– Я не обижаюсь, – сказал Крапанько, – Я же понимаю…

Паша сначала не понял, откуда Крапанько знает, но затем вспомнил, что он

повсюду, всем и каждому рассказывает теперь про Катю. Хвастает, что у него есть такая девушка.

Крапанько не обиделся. Он был отличным парнем.

Катя решила подарить Паше смешного зайца. Когда он открыл дверь, Катя вручила ему зайца со словами:

– Это ты.

Паша взял зайца, не глядя. Хотя, если вглядеться, у них с зайцем было что-

то общее. Например, длинное тело и поздно начинающиеся ноги. Катя чуть обиделась, потому что Паша не стал восхищаться подарком, но вида не подала.

Мама приготовила утку. Папа купил торт и оба они ушли смотреть фильм Альмадовара про сбрендившего пластического хирурга.

Паша молил Бога, чтобы шампанское не вылилось, пробка не отскочила Кате в глаз, и все прошло хорошо. Молитвы были услышаны. Они выпили и чуть расслабились. Смотрели друг на друга через круглый стол. Паша мокрыми руками жевал край скатерти. Катя улыбалась и поправляла волосы.

Утку решили не трогать. Бока ее блестели, как натертый паркет. Птица была большой и неприступной. Решили съесть торт. Паша принялся резать его на квадратные куски, а Катя извинилась и вышла из-за стола. Паша прислушался. Она пошла в туалет.

Юморист решил пошутить. Он подступил в двери и встал спиной к стене, совсем рядом с дверным проемом. Так, чтобы его не было видно. Катя долго не выходила. Из туалета отправилась в ванную, помыла руки. Аккуратно выключила везде свет.

Юморист слышал приближающиеся шаги. Когда Катя подошла к двери, он выскочил прямо перед ее носом с громким ревом:

– Ры-ы-ы-ы!!!

Катя охнула, чуть присела, зажав рот левой, а потом, без промедления, правой рукой ударила Юмориста по лицу. Удар получился хлесткий, мощный. Кольцо, надетое камнем внутрь, рассекло кожу.

Катя, не слушая извинений, помогла остановить кровь, и ушла.

Позже отец хладнокровно осмотрел разбитый глаз:

– Зрачок цел, – сказал он.

Мама принесла перекись. Жизнь продолжалась.

Катя отказалась разговаривать с Юмористом. Хотя он неделю ходил за ней и ныл: «прости». Она перешла в другую группу на другой поток, и Юморист потерял ее из вида. Вскоре после удара ему прописали очки.

Окончив институт, Юморист совсем перестал шутить. Он стал психологом и говорил пациентам:

– Сами того не заметив, вы сказали одну очень интересную мысль!..

Может быть, вы уже записались к нему на прием.

Пахло от завлита старой дачей. Передвигалась она по коридорам театра боком и голову наклоняла при разговоре, как динозавр в фильме «Парк Юрского Периода».

К её мнению никто не прислушивался. Тем более, говорила Людмила Алексеевна тихо, без желания быть понятой. Она поддакивала главному режиссёру, кивала, записывала за ним всякие глупости, и была единственным человеком в театре, который никому не мешал.

Случилось так, что главный режиссёр взялся ставить пьесу для молодёжи. Людям вокруг было всё равно. Но Людмила Алексеевна неожиданно выступила против. Она вошла в кабинет главного с экземпляром пьесы и встала возле двери, наклонив голову набок.

– Прочитали? – спросил главный.

– Да, – ответила Людмила Алексеевна.

– Напишите анонс в газету, что готовится к постановке, и так далее, ну вы знаете.

Разговор был, в общем-то, окончен. Но Людмила Алексеевна не уходила.

– Вы хотите это ставить? – спросила она неровным голосом.

– М-м, да. Хочу, – Главный, которому Людмила Алексеевна досталась по наследству от предыдущего режиссёра, первый раз в жизни внимательно посмотрел на завлита. – А что?

– Это очень плохая пьеса.

– Правда? Почему? – режиссёр уселся в кресле удобнее.

У Людмилы Алексеевны участилось дыхание. Так много захотелось ей сказать:

– Она написана безграмотным человеком. И язык, и образы. Нет ничего светлого в ней. Она банальная, с надрывом, но надрыв этот нехороший, искусственный…

Главный позволил Людмиле Алексеевне высказаться. Пока она говорила, думал, как поставить её на место. Решил обойтись без жёсткости. Как дипломат. Он мягко улыбнулся и произнёс:

– Полностью разделяю ваше мнение, – он считал себя немыслимым знатоком человеческих душ. – Но пьесу эту буду ставить, только, чтобы привлечь молодёжь. А вы ведь знаете вкусы нынешней молодёжи.

Людмила Алексеевна мелко закивала, потопталась на месте и покинула помещение.

В комнате с табличкой «завлит» всегда было душно. Форточка была забита гвоздями ещё две зимы назад. Дверь Людмила Алексеевна тоже запирала. Дверь открывалась наружу. Она мешала художнику. Заносчивый и вечно недовольный он вместе с монтировщиками, таскал декорации по коридору. Декорации походили на здоровенных роботов-трансформеров, такие же сложные и бессмысленные.

Диванчик в комнате завлита был завален пьесами, пришедшими самотёком. Экземпляры были толстые, с обязательным авторским примечанием, «…желательно, чтобы постановка была осуществлена хорошим, опытным режиссёром…». Людмила Алексеевна запиралась в комнате и аккуратно ела варенье.

Через два месяца после того разговора с Главным у неё на столе зазвонил телефон. Это было обычным явлением. Люди, звонившие в кассу, всегда ошибались номером. Но в этот раз ошибки не было. Секретарь Главного сообщила, что молодой драматург приехал, и сейчас поднимается к ней, но поднимается медленно, потому что поскользнулся на льду возле служебного входа и сильно ударился локтем.

– Почему ко мне?

– Ну, вы же завлит.

Слушая гудки в трубке, Людмила Алексеевна впервые захотела поменять профессию. Её охватила паника. Это был первый живой драматург в её жизни. Она сняла платок со спинки стула и захотела убрать его в холодильник. Подумала и убрала, потому что холодильник всё равно не работал.

Драматург Миша оказался не страшным. У него были розовые щёчки, короткая стрижка и привычка незаметно грызть ногти. Он удивлялся и радовался всему на свете. Это была его первая премьера, и глаза его были распахнуты так широко, что казалось, он хочет запомнить, а потом и записать всё, что случится вокруг.

На поясе в чехолчике драматург носил фотокамеру размером с сигаретную пачку.

С Людмилой Алексеевной он вёл себя подчёркнуто вежливо, и не понравился ей с самого начала.

– Хотите посмотреть декорацию? – спросила она.

– Да, – согласился драматург, – и тут же передумал, – Нет. Пусть это будет сюрпризом. – Миша виновато улыбнулся. – Я лучше вместе со зрителями увижу, когда занавес откроется.