Родион Белецкий - Яростный Дед Мороз. Рассказы

– Ясно, – согласился Митя. Он всегда со всем соглашался, лишь бы от него отстали, но Гену это не устраивало:

– Ты достал меня своей простотой! Надоели твои приколы! Я тебя видеть уже не могу!

Митя слушал брата с полуулыбкой, смотря куда-то поверх Гениной головы. Казалось, ему всё было нипочём. Тогда Гена поднажал:

– Ты сколько в церковь свою не ходи, один хрен, недоделком останешься, ясно тебе? Ты, прежде чем душу спасать, подумай, как твоим близким с тобой приходится! Богомолец, блин!

В этот момент Гена понял, что Митя сейчас даст ему в челюсть, но брат повёл себя неожиданно. Он молча повернулся, и зашагал прочь.

– Подожди. Подожди!

Но Митя не остановился. Он ушёл, а Гена остался. Догонять брата не стал. Постоял, слушая звук уезжающего лифта, затем громко, в голос, выругался и захлопнул входную дверь.

– А я ещё очень люблю про секты читать, – сказали сзади.

Гена сильно вздрогнул и выронил блюдце из рук. Оно упало, но не разбилось. Гена повернулся. Перед ним стоял Виталий, руки по швам, хитро щурился, словно хотел сказать что-то важное, но не говорил только лишь потому, что надеялся, что Гена сам всё поймёт.

– У вас нет такой книги? Про мормонов или про молокан? – добавил Виталий совсем уже каверзным тоном.

Тут Гена не выдержал:

– Вам чего здесь надо, а?! – взорвался он. – Машину стиральную? Я её не отдаю, ясно? Так что, до свидания, ясно или не ясно?

– Ясно, – сказал Виталий весело. – Спасибо за чай. Простите, если что не так.

Уходя, Виталий аккуратно прикрыл за собой входную дверь, а перед этим вполне серьёзно поклонился хозяину.

В квартире стало тихо и пусто.

Чувствовал себя Гена отвратительно. Появилась неоправданная слабость, как после болезни, и ещё что-то. Это был даже не стыд, а признание того, что всё бессмысленно в его жизни, и понимание, что именно в таком состоянии, человек и решается на убийство или на что-то в этом роде, потому что терять ему уже нечего.

Гена вернулся на кухню и сел на табурет, на котором умудрился заснуть Виталий. Каждое движение давалось ему с трудом. Он протянул руку и взял со стола рулон серебряной фольги. Отрывая от неё небольшие кусочки, Гена принялся сворачивать из фольги тонкие трубочки. Была у него такая дурная привычка.

Если Юморист случайно встречал знакомого на улице, он говорил:

– Привет. Я давно за тобой слежу.

Знакомый хмурился:

– В смысле?

– Я за тобой давно слежу, – повторял Юморист. – От самого сексшопа.

Чаще всего знакомый не понимал шутки. И Юморист пускался в объяснения.

– Я за тобой от самого сексшопа иду. Ты там, наверное, покупал что-то.

– Нет, – отвечал знакомый, – Я там ничего не покупал.

Юморист растолковывал, почему он выдумал сексшоп, и почему это всё весело. Беседа при этом окончательно теряла смысл, и знакомый спешил уйти.

Женщин Юморист радовал другой шуткой. Наскакивал и говорил задорным голосом:

– Журнал «Лиза» рекомендует; Середина зимы, время стирать пуховик!

Почему-то он считал, что это смешно. Женщины были обратного мнения и вероятно, поэтому не торопились остаться у Юмориста на ночь.

Когда в гостях Юморист видел маленькую девочку, он всегда говорил родителям ребёнка:

– Симпатичный у вас мальчик.

Родители поправляли, это девочка. А Юморист смеялся и говорил, что он понял, что это девочка, но специально назвал её мальчиком, «для смеха».

Родители переглядывались и отходили в сторону вместе с ребёнком.

Случалось и так, что в гостях (куда Юмориста звал всё реже и реже) он с хитрым лицом спрашивал:

– Хорошо я выгляжу, хорошо?

Спрашивал несколько раз подряд. И когда ему отвечали, да, ты выглядишь хорошо, он ещё больше расцветал и говорил:

– Третий завтрак – вот секрет моей красоты.

Даже пьяные не смеялись этой шутке.

У Юмориста были высокие, худые и грустные родители. Они работали в медцентре. Работали давно. Папа был завотделением. Мама трудилась там же на полставки. Родители Юмориста очень любили сына. Шуток его они тоже не понимали. Они просто очень любили сына и пропускали его речи мимо ушей. Любовь родителей-медиков была грустная и тихая.

Когда Юморист поступил в медицинский институт, он переключился на шутки про врачей. Однокурсники, вместо приветствия, сразу говорили Юмористу:

– Знаю!

И он даже не успевал сказать:

– Знаешь, новый анекдот?

В институте Юморист влюбился. Девушку звали Катя. Когда она надевала белый халат, Юморист просто глаз не мог от неё отвести. Такая она в халате была взрослая, неприступная. Казалось, она становилась выше ростом. А когда она улыбалась, будто в темном помещении включали свет.

Никогда в жизни бы Юморист не решился познакомиться с Катей. Но случай помог. Они оба перепутали станции, и приехали вместо Электрозаводской на Автозаводскую. Бывает же такое!

Встретились в центре зала с пакетами, в которых лежали халаты и конспекты. Юморист сказал:

– Привет от старых штиблет.

Катя улыбнулась:

– Как тебя зовут?

У Юмориста пропало желание шутить:

– Паша.

– Я – Катя.

– Я знаю.

Юморист бережно пожал прохладную, маленькую руку.

– Нам к какому выходу?

– У меня записано, – заторопился Паша, и достал мятую бумажку из кармана. Нашел название «Электрозаводская».

– Как глупо, – сказала Катя, – Мы все перепутали. Придется отрабатывать.

Она расстроилась. Отрабатывать в анатомичке – приятного мало. Паша, наоборот, почувствовал такой подъем сил, словно вдохнул весь воздух на станции.

Он хотел ответить Кате шуткой, но, неожиданно для себя, начал утешать ее, успокаивать, говорить, что анатомичка – это не страшно. К трупу будет бегать он один, а она подождет на нейтральной территории, он прибежит, перескажет что там у трупа как, и они вместе сдадут зачет. И хотя он не думал шутить, Катя улыбнулась, расцвела.

И начался период невероятного счастья. Паша опекал Катю не зная меры. Провожал, занимал места на лекциях, дарил букеты и кормил при каждом удобном случае. Однажды он сорвался в час ночи, пересек весь город и привез Кате пальчиковые батарейки для электронного будильника.

Они гуляли. Он говорил ей о своем нелепом, нерадостном детстве. Был серьезен, рассказывая случай, когда на даче он ногой наступил в кастрюлю с горячим малиновым вареньем. А Катя смеялась.

– Ты не понимаешь, я очень сильно обжегся! Были волдыри…

Катя смеялась еще громче. Но Паша не обижался. А ведь раньше он был

ужас, какой обидчивый.

Приближался день рождения и Паша начал мучиться. Он хотел позвать к

себе в гости Катю, и не знал, как бы половчее отказать Крапанько.

Крапанько, одноклассник Паши, легко открывал глазом бутылки, постоянно пил пиво и был постоянным и единственным гостем на Пашиных днях рождениях. Обычно они сидели с Крапанько на кухне. Молчали. Пили, а после шли смотреть КВН на компьютере. Крапанько сразу засыпал в кресле, а Паша смотрел мутными глазами в мерцающий экран и студенты, шутившие со сцены, под смех большого зала, казались ему самыми счастливыми людьми на земле.