Иван Розанов - Океан мерзостей

С Алисой мы сидели на скамейке твербула – Тверского бульвара – типичного места сборищ высокопочтенных заднепроходцев и глубокоуважаемых ковырялок. Нам было куда пойти, но приятно было оттягивать возможность более близкого знакомства напотом; хотя, в то же время, мы оба испытывали с первой нашей встречи странное чувство: будто бы уже давно знакомы и пережили вместе многое – и даже, тогда ещё совершенные незнакомцы, мы подумывали пожениться. Разве что я хорошо к ней относился и, прямо скажу, рассчитывал на приятный досуг с ней – мне не хватало воли сообщить ей, что совершенно не стоит строить на хлипком фундаменте моей личности многоэтажный дом серьёзный планов.

Я сетовал в разговоре на твербуле , что мне тяжело даётся общение со сверстниками. Алиса говорила, что у меня очки и волнистые волосы и в связи с этим я могу всех слать к чёрту. Затем целовала меня. Её поцелуи были хороши, хоть и было душно.

– Я тоже живая, – говорила Алиса, урезонивая и себя и меня. Далее мы шли порознь.

– У тебя красивая родинка на верхней губе, Иван Андреевич.

Я тоже многое мог ей наговорить из разряда комплиментов; она действительно мне оправданно нравилась, была в ней порода, был в ней класс; но как женщина старше меня она знала себе цену. Комплименты могли бы быть излишними. Алиса была человеком интеллектуального круга; её эстетичность проявлялась во всём – от жестов до оборотов речи; я уверен, что если бы мы тогда с ней съехались, то я бы быстро деградировал – я даже не смог бы с нею спать, не то что работать, – лишь только наблюдал бы за нею. Отправляясь в ту ночь на боковую, я прокручивал в голове нашу с Алисой встречу, мысленно жадно цепляясь за каждую мелочь: с мелочностью человека, ворующего окурки, вглядывался я в свою жизнь. Но потом позвонила мне Надя…

Надя проснулась и я вослед за ней. Она выпростала руку из-под одеяла. Рука замёрзла. Я прикрыл её своей. Ленивые спросонья, мы обнимались; ей стало ощутимо лучше; колики прошли, как с белых яблонь дым. Как обычно поутру мне хотелось курить и материться. Но была ведь нежность – редкий товар в магазине моих дней. Была в Наде доброта, была в ней ласковость. И я улыбался.

– Ну всё. Не сюсюкай со мной, – попросила девочка, для порядку возводя между нами дистанцию; наверное, я хорош был в роли целебной игрушки, но подругам показывать меня она бы постеснялась: я не имел привычки демонстрировать маскулинность, называя любовниц шкурами и сучками , как сейчас принято.

Надя, ещё не вполне проснувшаяся, достала свой телефон новости читать.

– Представляешь, укрофашисты Славянск взяли!

– Вот суки, – только и нашёл я, что ответить.

Сели завтракать. Надя приготовила что-то вроде фруктовой каши. Каша была хороша.

– Спасибо, Иван Андреевич! Ты меня спас, родной.

– Это тебе спасибо! Мне не за что.

– Я хочу тебя наградить. Хочешь косячок?

– Нет, спасибо. Мне к пациенткам ещё.

– Может быть, дорожку?

– Пожалуй, откажусь.

– Ты, главное, кушай – кушай!

Она испытывала ко мне что-то вроде материнского инстинкта; мне тоже по-братски перманентно хотелось о ней позаботиться.

– Я подамся, Надя. Мне пора в женскую консультацию.

– Вечером заскочишь ко мне после работы?

– Я постараюсь. Я позвоню.

Фруктовая каша была действительно хороша, но мой организм отчего-то не воспринимал всё сладкое. Быть может, мне чисто эмоционально-эмпатийно передались токсикозы моих пациенток. Принимаю гестоз на себя! У метро меня вырвало. Иисус Христос страдал и Иван Андреевич страдает вослед за ним, как и все мы страдаем, страдаем страдой жизни ; вся жизнь – страдание, но в этом и радость от жизни. Неуверенность в членах и спонтанная рвота – вот что преследовало меня всю жизнь. Меня тошнило от жизни, как от сладкого – будто бы выворачивало наизнанку от вида мимо проходящих мнимо счастливых очередных покорителей столицы и их улыбочек; они все успешно забыли, что их жизни – лишь тень от билборда рекламы очередного супермаркета. Я стал писать и думать о людях плохо лишь из-за того, что всегда верил в людей и ждал от них большего. Однажды мне сказали, что мой цинизм оттого, что я мало верю в Бога; я же ответил, что мой цинизм оттого, что я, к сожалению, слишком верю в человека. Но человек меня как социальное явление лишь разочаровывает. Я ненавидел людей, потому что мне их было жаль – я видел в глубине каждого из прохожих нераспустившийся бутон гениальности, а на поверхности оказывалось лишь поминутное бестолковое желание есть – не до состояния сытости, а до переедания, до пресыщения. Je connais les genes: tout ce qui ne concerne pas directement leurs propres, leur estomatic, n’existe tout simplement pas pour eux! 8 8 Мне известна их генетика: все, что непосредственно не касается их, например что-то эстетическое, просто не существует в их представлении! ( фр .) Все они хотели больше жрать – наверное, лишь для того, чтобы больше срать…

Началась смена. Сей длинный выводок, сей список журавлиный… Я список поступлений прочёл до середины. Были разные женщины: от беременных до тех, которым лучше бы к венерологу. Большинство же приходило просто так: а вдруг что-нибудь? Точно так же с пресловутым «а вдруг что-нибудь?» многие девушки и женщины одеваются и ведут себя подчёркнуто вызывающе, даже зная, что в этот вечер их ничего точно не ждёт… всё равно большинство из них отчаянно надеются переночевать хоть с кем-нибудь… а ведь может быть и муж, и ребёнок дома – но всё равно, вопрос «а вдруг что-нибудь с кем-нибудь?» главенствует в их жизнях.

В тот день была на приёме одна интересная пациентка, похожая на Ренату Литвинову – если быть точным, на Ренату Литвинову после лоботомии. Гримасы, ужимки и ярко красная помада наличествовали. «Рената» прошла в кресло за ширму и поинтересовалась у меня, пока я оформлял её амбулаторную карту с номером Щ-854 , где у нас можно разжиться пелёнкою. Не дожидаясь ответа, она выглянула из-за ширмы, уже ниже пояса раздетая, и зашагала по кабинету, отважно ступая по сорному полу ступнями с красным лаком на ногтях смешно посаженных пальчиков. Когда осмотр был закончен, а «Рената» удосужилась одеться, она постучала своим красным маникюром по моему плечу и сказала, что я, стало быть, буду хорошим доктором, разве что худой я очень.

– Вы, Иван Андреевич, наверное, красное вино предпочитаете? – спросила она меня зачем-то. Я мог бы ей ответить, что меня, любителя выпить, латентного, так сказать, алкаша, последнее время и алкоголь отчего-то особенно не интересует; дни стали тусклы полностью кроме мыслей о Родине; и даже как-то мне даже безразличен вопрос пола; интерес к женщинам немного охладел, несмотря на кругленькую будто бы кукольную Надю и эстетически прекрасную Алису… Не стал я ничего отвечать пациентке.