Алексей Аимин - Самое-самое. Читаемое и ругаемое

Но даже такие удачи, поначалу радовавшие меня, уже не грели. Противовесом конструкторскому принципу стихосложения стало знакомство с японскими хойку и танку, наполненными вдохновенным созерцанием. Надо научится по особому видеть и осмыслить увиденное. Лучше всего уединившись. Короче – полный духовный интим.

Вот как, например, Мацуа Басё:

Мысли-бабочки летают…

или Кобаяки Исса:

Попробовал сам, не сразу, но получилось:

Так продолжая набивать руку – некоторые называют это более значительно – шлифовать мастерство, вдруг стал замечать, что в моих юмористических стихах стала появляться некая лиричность:

К вопросу контактов с нереальным миром я стал относится серьезнее, даже Александра Сергеевича томик открыл. Нашел где он предупреждает свою подружку о возможных случайных связях:

Веленью Божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца.

Так постепенно переосмысливая феномен Вдохновения я сделал из наблюдения осмысление:

Вдохновение – Божье дуновение. Словно ветер – не видишь, а чувствуешь.

Все более и более убеждался, что без души, с которой Вдохновение водит дружбу, творчество становится обыкновенным ремеслом. В конце концов в своих воззрениях на него я определился: т о, что идет от сердца, – это стихи, то, что идет от разума, – проза, пусть даже рифмованная .

Поэтому свои первые сборники в подзаголовках я так и представлял: «несерьезные стихи и мысли» и «рифмованная и не рифмованная проза».

Просмотрев словари, я нашел там только общее скучное определение: Вдохновение – творческий подъем, прилив творческих сил. Покопавшись среди мудрых мыслей, нашел высказывание Шиллера:

«Одного вдохновения для поэта недостаточно – требуется вдохновение развитого ума».

И вот, наконец, Вдохновение стало посещать меня по более серьезным вопросам, в которые невольно вплетались ироничные нотки:

Любовь меня убьет – а может быть и нет…

На трезвую голову, оценив свои возможности, столкнулся с огромными пробелами в своих подкорках, которые в народе почему-то именуют серостью. Это было вполне естественно, ведь, во-первых – по образованию я технарь, а во-вторых:

Из очень важных и обязательных предметов для любого советского ВУЗа – марксистко-ленинской философии и научного коммунизма, мы не извлекли ничего стоящего. Нет, вру. Из часто цитируемых строк Маяковского:

«Мы говорим Ленин – подразумеваем партия, мы говорим партия – подразумеваем Ленин!»

нами был сделан логически четкий и выверенный вывод, что при данном режиме это была норма – говорить одно, а подразумевать другое.

Надо было что-то срочно предпринимать. Все знают, что учиться трудно, а переучиваться еще сложнее. Но процессу его заполнения пустот мешало одно известное всем качество – лень. Пришлось поднапрячься и освоить курс филологии и философии экстерном. Что и было выражено вполне себе образно:

Изучая (громко сказано) творчество классиков, я пришел к интересному заключению, – среди гениальных поэтов нет ни одного с благополучной судьбой. Ну, в общем, это и понятно, – равнодушных среди них никогда не было. К тому же все они были максималисты с обостренным чувством справедливости.

На их личные неурядицы часто накладывались страдания народа. Что еще интересно, все наиболее известные поэты жили они всегда в преддверии или в период каких-либо социальных потрясений, войн или революций.

Именно в такие моменты поэты были наиболее востребованы и народом и политиками. Кстати, это очень хорошо поняли большевики, которые собрали талантливых поэтов под свое крыло. Пролетарские трибуны должны были призывать к борьбе, поднимать энтузиазм масс, сочинять гимны. Чем все это кончилось (для поэтов), все знают.

Востребованы они были и в годы последней войны. Что же касается шестидесятников, то это было просто расчет Хрущева, запрячь их на комсомольский порыв новостроек. И революционные настроения были притушены.