Андрей Ставров - Вракли. Почти правдивые истории, переданные честно и беспристрастно. Ну, почти…

Окончив физфак, я попал по распределению в Ядерный центр, где требования к писательству были просты. Заявления разного типа – по форме. Отчеты – по правилам. Статьи – по требованиям редакции. Диссертации – по указаниям ВАКа. И никаких вольностей. Заявления писались от руки и в таком виде пускались в дело, все остальное попадало в руки секретарш-машинисток, и их грамотность придавала документу, статье, диссертации окончательный приемлемый вид. Я же нес ответственность лишь за содержание.

С появлением компьютера секретарши-машинистки вымерли как класс, а я благодаря Word с удивлением узнал, что «в течение», оказывается оканчивается не на И, а на Е! И перестал краснеть, сдавая в редакцию очередной опус. Так продолжалось до тех пор, пока я не послал на три буквы одну сволочь зам. министра и не оказался в частной компании. Среди новых коллег я выглядел поначалу белой вороной, чему способствовали моя предыстория, уровень образования и остепенненость, а также интеллигентный вид. По этой причине помимо основных обязанностей зам. гендиректора по науке, на меня возложили подготовку информационных материалов, которые я обозвал «вракли». Они должны были убеждать купивших наши приборы, что те не только не ошиблись, но обязаны продолжать покупать до скончания веков и убеждать остальных следовать их примеру. Требований было никаких, точнее два. Первое – нравиться Гендиректору. Гендиректор, он же единственный владелец фирмы, жесткий и требовательный руководитель не прощал промахов, был криклив и крут на расправу. Зная историю моего предыдущего увольнения, он меня уважал, любил и побаивался, чем я беззастенчиво пользовался. По этой причине фактически оставалось лишь одно требование нравиться покупателям.

И к собственному изумлению я обнаружил, что писательство представляет собой приятное занятие. Более того, когда фирма из небольшого кооператива превратилась в довольно известное предприятие не только на просторах бывшего СССР, но и в Европе, Азии и даже США, появился еще один вид моей деятельности. Выступления на конференциях, выставках, семинарах и прочих мероприятиях в маняще привлекательных местах типа Вены, Парижа и прочих. Я убедился, что на Западе статьи и доклады принято писать в легкой, можно сказать даже в слегка легкомысленной форме. И меня понесло. Я упражнялся в собственном остроумии, украшал свои произведения эпиграфами, цитатами любимых авторов. Более того, я умудрился переводить эти вставки на английский и срывал аплодисменты на своих выступлениях. И несло так до тех пор, пока жизнь круто не изменилась. Не суть в том, как и куда меня понесло, но важно, что обязательность в писательстве на благо фирмы ушла вместе со мной.

Прошло пару лет. Я нежился в новых условиях своего существования. Необременительные обязанности свободного эксперта и научного консультанта, многочисленные приятные командировки по замечательным местам Европы и Америки, причем в сопровождении любимой жены (ее участие в обязательном порядке определялось в каждом контракте) в полной мере соответствовали лозунгу «Жизнь удалась!» И вот, однажды, наш питерский друг известный под прозвищем Бухарец, который был уже довольно известным писателем на просторах Интернета, обратился ко мне с просьбой написать предисловие к очередному его сборнику. Этот сборник он намеревался выложить опять же в Интернет с робкой надеждой, что заметят… (см. выше). Я поупирался для приличия и согласился. Предисловие – пару страниц – не проблема. Дойдя до шестнадцатой, я уже не мог остановиться. С трудом, наступив на горло собственной песне, я выдрал из неё четыре или пять и отправил другу. А далее…. Далее меня засосало. Но.. Я удачно женился много лет тому назад. Хотя, это, конечно, не означает, что моя жена удачно вышла замуж. По этой причине в нашей семье она умная, а я симпатичный. И умная моя жена сказала:

– Милый, ты, несомненно, талантлив! Пиши, только не лезь со своим творениями ни в Интернет, ни, боже упаси, в редакции. Пиши для себя и тех, кто любит тебя таким, какой ты есть. У тебя много замечательных историй и твоим друзьям и родственникам это будет интересно.

Мне кажется, что основная мысль, которую она не высказала, была: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы детей на стороне не заводило. По крайней мере, это подтверждается ее твердым отказом читать мои писания.

– Я за эти долгие годы наслышалась от тебя этих историй многократно и принимала в них непосредственное участие, чтобы их еще и читать!

Я последовал этому мудрому совету. Друзьям и родственникам нравится. Так они говорят. Некоторые выражают такой бурный восторг, что закрадывается подозрение в неискренности. Тем не менее, чем грубее лесть, тем приятнее ее слышать. А что касается жены, то я ее предупредил о своем завещании: чтобы стать единственной моей наследницей, она должна будет выучить всё написанное мной наизусть и зачитать на поминках, на девять и сорок дней и окончить на годовщину! Кроме этого решил издать книгу с тем, чтобы раздать друзьям, а ей облегчить процесс запоминания материала…

Моим воспитанием почти никто не занимался.

Даже улица. Кроме Бабушки.

Как ей удалось не испортить меня – ума не приложу.

Так случилось, что отец мой умер, когда я был пацаном тринадцати лет. Помню я его смутно, так как виделись с ним не часто и недолго. Мама в то время училась в аспирантуре в Питере, а отца после его аспирантуры отправили по распределению в маленький полесский городок Мозырь. Родители, видимо, сочли, что школа в Питере, точнее в то время в Ленинграде, была несколько лучше, чем в этой полу-деревне на берегу Припяти. Кроме этого, мне кажется, что отношения между родителями были далеко не безоблачными и, если бы отец не заболел, вероятнее всего, что они бы развелись. Таким образом, лето я проводил с отцом, а остальное время в «скворечнике». Так прозвали друзья и родственники крохотную комнатушку в коммунальной квартире, где жило 5 семей. Площадь скворечника была метров 16—18, плюс небольшой коридорчик длиной пару метров и шириной чуть больше полутора. Все прозвали этот коридорчик предбанником. В нем стоял маленький холодильник, стол и сундук, на котором мне стелили постель. Стена предбанника выходила на лестничную площадку и те, кто приходил к нам, не звонили в дверь, а стучали ногой в стенку – это означало, что свои. Низкие сводчатые потолки, два окна, выходящие в типичный питерский двор-колодец, где по утрам шумели грузчики, разгружавшие машины мясной и овощной лавок. И, что совсем удивительно, еще в начале шестидесятых годов дом отапливался дровами – в каждой квартире стояли печки. Такая же печка была и у нас. Черная, чугунная и круглая она напоминала большую буржуйку, но в отличие от неё долго хранила тепло. По рассказам бабушки и другой ленинградской родни в тех домах, где было печное отопление, блокаду пережить было гораздо легче. Людей губил не только голод, но в первую очередь холод. Позже печка исчезла и в скворечнике, как и в других комнатах квартиры, появились привычные батареи центрального отопления. Все неудобства типа высокого четвертого этажа, единственного крана с холодной водой на кухне и тогда еще керогазов вместо нынешнего природного газа с лихвой окупались местоположением жилья. Центрее трудно придумать – угол Невского и Герцена. За одним углом Дворцовая площадь, за другим – набережная Мойки. Через Неву дивный музей военно-морского флота, далее музей артиллерии – что еще нужно мальчишке. Дома лишь ночевали, а остальная жизнь кипела в школе, музеях (вход школьникам бесплатный), в изумительных пригородах. Красотища, если еще учесть, что бытовые проблемы в том возрасте не осознавались и не мог я себе много позже представить, как же взрослые умудрялись жить в тех условиях, и почему мама плакала, когда мы уже здесь в Городе въехали в собственную двухкомнатную квартиру.