Георгий Огарёв - 1000 притч

Выбрав приз, Насреддин уже собирался уйти прочь, как толпа разразилась криками протеста.

– В чем дело? – спросил Насреддин.

Толпа опять невнятно загудела.

– Тихо! Пусть же кто-нибудь один спросит меня о том, что все вы, кажется, хотите узнать.

Мгновение никто ничего не говорил. Затем вперед неуклюже протиснулся один деревенский простофиля и спросил:

– Мы хотим знать: который же из вас сделал третий выстрел?

– Этот? О, это был я, – ответил мулла Насреддин.

Бог мастерил человека из глины. Он слепил ему голову, руки и ноги, наделил даром речи, а затем спросил:

– Что тебе еще слепить, человек?

– Слепи мне счастье, – сказал человек.

Призадумался Бог, вручил ему кусочек глины и сказал:

– Сам сотвори себе счастье!

Страшная засуха обрушилась на страну. Безжалостное солнце уничтожило все взращенные посевы. Старый крестьянин остался без урожая; огромный долг жадному лавочнику Закиру не давал ему покоя ни днем, ни ночью. Единственным утешением была для него его прекрасная дочь.

– Я знаю, что тебе нечем платить долг, – сказал лавочник, – поэтому поступим так: я положу в мешочек два камушка, черный и белый, если твоя дочь вытащит белый камушек, то долг прощается, а если черный, то она должна будет выйти за меня замуж, тогда долг станет ее приданым.

Крестьянину ничего нельзя было возразить, ведь за неуплату долга полагалось тридцать лет тюрьмы.

Когда Закир бросал в мешочек камушки, дочь крестьянина заметила, что оба они были черного цвета.

– Что делать? Заявить об обмане? Но тогда лавочник разозлится и бросит отца в тюрьму, – думала про себя девушка.

Она засунула в мешочек руку, вытащила черный камушек, повертела его в руке и как бы нечаянно выронила. Камушек затерялся среди камней, лежащих на земле.

– Я прошу простить меня, уважаемый Закир-ага, – сказала она, – к несчастью, я случайно выронила камешек. Но давайте посмотрим на другой, тот, что остался в мешочке. Если он черный, значит, я выронила белый.

Жадный лавочник понял, что его хитрость не удалась. Пораженный сообразительностью девушки, он простил долг крестьянину и ушел.

Однажды к Будде пришли люди из соседней деревни и начали злобно ругать его учение. Они гневно кричали, оскорбляли его, однако Будда слушал так спокойно, что вскоре крестьяне почувствовали себя неловко.

– Почему ты не сердишься? – спросили они.

– Слушая вас, я испытываю большое сострадание, – ответил Будда.

– Мы не понимаем тебя, – сказали люди.

– Если бы вы принесли мне много меду, а я не принял его, что бы вы сделали? – спросил Будда.

– Отнесли бы обратно и распределили между жителями деревни, – ответили крестьяне.

– Вы бросали на меня свой гнев, обиды, ненависть, а я не принял их. Теперь вы вынуждены унести все это в свою деревню. Вот почему я сочувствую вам.

Старый Шань Цюань хотел уступить свой престол Сюй Яу, а тот отказался. Тогда он стал предлагать престол Цзычжоу Цзыфу, и тот сказал:

– Мне стать Сыном Неба? Пожалуй, можно. Правда, одолела меня хворь, и править Поднебесным миром мне недосуг.

И подумал Шань Цюань:

– На свете нет ничего важней всей Поднебесной, а этот муж не захотел из-за нее вредить своему здоровью! Только тому, кто не заботится о Поднебесной, можно доверить власть над нею.

С этой мыслью старый царь отправился к мудрому пахарю Цзы Чэну.

– Я хочу подарить тебе власть над всей Поднебесной, – сказал он пахарю. – Неужели ты отвергнешь этот дар?

Цзы Чэн немного помолчал и затем ответил:

– Пространство и время – это двор, в котором я обитаю. Зимой я одеваюсь в кожи и шкуры, летом – в халат и полотно. Весной я пашу и сею и даю телу вволю потрудиться. Осенью жну и закладываю зерно в закрома и даю себе хорошенько отдохнуть. С восходом солнца я выхожу навстречу миру, в закатный час ухожу в себя. Я привольно скитаюсь между Небом и Землей, и в моем сердце царит довольство. Зачем мне власть над Поднебесной?

Наставник Фачан, впервые встретившись с Ма-цзу Даои, спросил его, что такое Будда. Мастер ответил:

– Вот это сознание и есть Будда.

Фачан тотчас прозрел.

Позже он поселился на горе Дамэй. Услышав о том, что Фачан живет на горе, Ма-цзу Даои послал к нему монаха. Придя к Фачану, монах спросил:

– В то время, когда вы были с Ма-цзу Даои, чему вы у него научились и почему ушли на гору?

– Ма-цзу Даои учил меня, что это сознание и есть Будда. Вот я и отправился сюда жить, – ответил Фачан.

– Но в последнее время Ма-цзу Даои изменил свое мнение о природе Будды, – сказал монах.

– Каким образом? – спросил Фачан.

– Теперь мастер говорит, что нет ни сознания, ни Будды.

– Опять этот старик дурачит людей! – воскликнул Фачан. – Видно, он сам не знает, что такое прозрение. Пусть он утверждает, что нет ни сознания, ни Будды, я же буду твердо держаться того, что это сознание и есть Будда.

Монах вернулся в монастырь и доложил об этом разговоре своему наставнику.

– Слива созрела! – воскликнул Ма-цзу Даои.

Наставник Шигун в молодости был охотником и терпеть не мог монахов. Однажды, преследуя стадо оленей, он пробегал мимо монастыря. Ма-цзу Даои в это время стоял у ворот. Шигун спросил у него, не видал ли тот оленей.

– А ты кто? – в свою очередь спросил Ма-цзу Даои.

– Я – охотник, – ответил Шигун.

– А стрелять ты умеешь?

– Умею.

– Сколько же оленей ты можешь подстрелить одной стрелой?

– Одной стрелой я могу подстрелить одного оленя.

– Значит, ты не умеешь стрелять, – сказал Ма-цзу Даои.

– А ты умеешь? – спросил Шигун.

– Умею.

– Сколько же оленей ты можешь подстрелить одной стрелой?

– Одной стрелой я могу подстрелить все стадо, – ответил Ма-цзу Даои.

– И то, и другое – судьба. Зачем убивать целое стадо?

– Если ты знаешь, что это так, то почему сам так не стреляешь?

– Если будешь учить кого-то стрелять так, как умеешь сам, то самому будет нечего делать.

К наставнику Ма-цзу Даои пришел один неизвестный юноша. Внимательно взглянув на его лицо, мастер сразу понял, что привело сюда этого человека: в его глазах светилось неразрешимое сомнение, на его губах трепетал навязчивый вопрос. Но Ма-цзу Даои ждал: ему было интересно, как юноша сумеет задать свой вопрос.

– Учитель, – наконец сказал молодой человек, – я чувствую себя ничтожеством… Я не способен ни к какому постоянству: знания не удерживаются в моей голове, чувства не удерживаются в моем сердце.