Михаил Жванецкий - Собрание произведений в пяти томах. Том 5. Двадцать первый век

– Ха!

– Нас было шестеро. Нам было хорошо.

– Ну, вам и есть там было нечего.

– Зато все свои. Вот у тебя еды много, а свои есть?

– Ха…

– И меня ты вырвал, посадил на цепь. Налил миску и попрекаешь.

– Хочешь назад?

– Нет. И туда не хочу, и обратно. Конечно, здесь супы, уколы, прививки…

– Ты всем мешаешь.

– Ну выгони.

– Ты успокойся.

– Я спокойна.

– Завтра поедем знакомиться. Есть тут один… Полюбишь.

– Лучше его сюда.

– Нет… Он слишком дорогой. Так что сиди. Молчи. Нет. Нет! Молчи… Молчи…

Я вышел и сторожу приказал затянуть ей ошейник.

Как страшно развит в человеке хватательный инстинкт, сколько мужчин падают в магазинах во время примерки брюк.

Теряют равновесие, падают, ломают головы.

Казалось бы: выпусти брюки из рук, наступи.

Не выпускает, прыгает, прыгает, падает, ломает кабину, валяется голый среди зала.

Но брюки держит стальной хваткой.

Не в силах руки разжать.

А мы хотим, чтоб он о стране думал.

Граждане, если хотите спросить вопрос, можете спросить, а пока прослухайте объявление.

По-советски: в первой половине жизни глотать все оскорбления, во второй отвечать на них.

Хорошо пить.

Хорошо не пить.

Хорошо кушать.

Хорошо не кушать.

Хорошо путешествовать.

Хорошо не путешествовать…

Может показаться, что вообще все хорошо?

Нет!

– А река Сена в Париже есть?

– А как же!

– Значит, правильно говорили.

Алло! Вы куда звоните?.. Нет. У меня 292-28-55, а вы попали 292-28-45. Перезвоните.

Что значит «вежливость» в Одессе.

Он заглянул во врачебный кабинет. Там группа врачей делала даме укол в ягодицу.

Он сказал ей потом:

– Какое у вас было прекрасное лицо!

Мой друг в Одессе пришел домой в шесть утра.

Тихонечко стал раздеваться.

Но жена-то проснулась:

– Аркадий, ты что, только что пришел?

– Ты с ума сошла, я иду за молоком для ребенка.

Оделся и вышел.

Крик на базаре:

– Ну что вы?! Они ее с таким удовольствием едят и дохнут. Смотреть приятно.

– Вы о ком?

– О тараканах.

Оркестр, альт, Башмет.

Октябрьский вечер.

Октябрьский зал.

Мужчины и женщины.

Соединяются в музыку.

И распадаются после музыки на женщин с длинными и короткими ногами, на мужчин лысых и кудрявых, на начальников, отдающих приказы, на оркестрантов, пакующих свои вещи, и на Башмета, дрожащими руками собирающего инструмент.

По телефону женский голос:

– Привет! Как живешь?

– Прекрасно!

– Ой! Простите, я не туда попала!

– Туда-туда! – закричал я, но она повесила трубку.

Он попросил подписать мою фотографию: «Только напишите – Олечке от Аркадия».

– Доктор, чем это вы мне накапали в глаз?

– Т-с-с…

Что с мыслью?

Не появляется!

Ощущения возникают, недомогания есть, походка видна.

Мысль не появляется.

Когда-то они пробегали по две-три хорошего размера и упитанности.

Не появляются.

Сижу там же. Смотрю туда же.

Терпения не теряю. Жду. Думаю о жизни.

Мыслей нет.

Думаю о смерти.

Никого.

О войнах между людьми.

Проскочила. Маленькая, банальная: «Как только кто-то говорит: “Это моё”, так начинается».

Еще одна проскочила: «Просто грабят».

Еще одна пронеслась: «Всегда всё просто. Пьют, насилуют, убивают. Придумали врага, придумали друга и получают удовольствие с риском для жизни. Самое острое».

Еще одна проскочила: «Как всё просто. А как всё представлено!.. А просто получают удовольствие от войны».

Еще одна маленькая метнулась: «Кто-то на этом же крупно зарабатывает. Даже если не деньги…»

Не бог весть какая мысль.

Но кто-то крупно обогащается.

Как всегда на святом, как всегда.

Эти воюют, потому что эта земля была в двадцатом ихней.

А другие воюют, потому что она в девятнадцатом веке была ихней.

А в восемнадцатом – не ихней.

А в семнадцатом – ихней.

Но в шестнадцатом – нет.

Дошли до пятнадцатого и начали врать:

– Мы – коренные. Вы – оккупанты.

– Нет, мы – коренные, вы – оккупанты.

Каждый был коренным, и каждый был оккупантом.

Кто сегодня коренной, выяснится только на войне.

Убитых много, а прояснения нет.

Еще надо пару тысяч прибить.

Должно выясниться.

Страдает мирное население, которое и воюет.

Это же надо, с какой радостью ввязались.

– На чьей территории идет война?

– На нашей.

– Но она была нашей.

– Вот тогда и надо было воевать.

– Ничего, мы сейчас повоюем.

Воевать никогда не поздно.

Разошлись. Начали.

– Победа будет за нами.

– Ни хрена.

– Будет-будет.

– Ни хрена, ни хрена.

– Та-та-та-та-та-та.

– За что папу? Папу за что? Отомстим. Сынок, отплати.

– Отплачу, папаня.

Отплатил. Теперь избегает людных мест.

Еле-еле проползла очень старая мысль: «Почему всё так тупо?»

А с другой стороны, как быть, если тебя оскорбляют?

Упорно и долго.

Бить или не бить?

У кого-то не выдерживают нервы, и мы возвращаемся к мысли о выяснении, кто коренной.

А тут еще древние напутали.

Мотались с места на место вслед за скотами впереди ледников.

Кто же тут жил?

Не верю, чтоб люди в Москве искренне бились за Шикотан, как когда-то «Руки прочь от Зимбабве!» или Никарагуа.

«Отдали им нашу Германию. Отдали им нашу Польшу. Теперь отдадим им наш Шикотан?»

Кто же это может столько заглотнуть?

Лежу, вцепившись в одну шестую часть земного шара: «Моё!»

Да продай ты подороже, ты ж вон вещи из дома продаешь, когда жратвы нет, а когда выпить хочешь – рубаху снимешь.

Что ты мне рассказываешь, какой ты патриот.

Бандитов в квартиру жить пускаешь, когда выпить нечего.

Что тебе те острова?

Договорись конкретно, возьми что тебе надо и отдавай их.

Всю жизнь в империи жил.

Всю жизнь из столицы колбасу возил.

Всю жизнь гнулся перед начальниками.

Опять они полезли на шею.

«Голодай, а не отдавай!»

Ни нефть, ни лес, ни пустынные острова.

«Родину распродают!»

Да! Родину мертвецов.

Хорошо, кто-то бородатый просчитывает, на чем капитал поиметь можно.

Опять простенькая мысль, шустрая:

«А девушки все деловые.

А мальчики все деловые.

А женщины все деловые.

А дикторши все взбудоражены.