Дмитрий Быков - О зверьках и зверюшах

Митя сообразил, что зверюша сейчас от обиды разревется, и хотя никогда не видел, как плачут зверюши, смотреть на это он не желал. Словом, пришлось папе идти вместе с ними.

— Ой, как хорошо, что вы пришли, — всплеснула лапами мама-зверюша. — У меня как раз пирог поспел. Ой, а хотите посмотреть вашу сурепку? Только не обижайтесь, что мы ее в горшок пересадили, а то банка проржавела. Хотя она вообще-то еще хорошая была, крепкая банка.

— Да ну, барахла-то, — буркнул зверек, избавляя маму-зверюшу от необходимости извиняться за выброшенную банку.

Сурепка стояла красивая и гордая собою. Она распустила множество небольших, но ярко-желтых и почему-то совершенно махровых цветов, похожих на очень крупные шарики мимозы или на очень маленьких цыплят.

— Ахти, — потрясенно сказал папа-зверек, наступив себе на хвост.

— А мы говорили! А мы говорили! — заверещали дети и стали скакать вокруг него.

— Ой, тише! тише! — замахала лапами мама-зверюша, и дети со счастливым смехом забрались под стол, куда им были спущены два куска пирога и две кружки молока с условием не брызгаться и не трогать чужих хвостов и лап.

И вдруг папа-зверек увидел на серебряной сахарнице надпись: «Милой внучатой племяннице в день рождения. 25 февраля».

— Как это двадцать пятое февраля? — удивился папа. — А мы по какому случаю тогда у вас в гостях были?

— Ой, да это же от моей старой тети Люши, — засмеялась мама-зверюша. — Ей уже сто четыре года, она вечно все путает.

Но провести папу-зверька было не так легко. Он все понял и глубоко задумался. А о результатах его раздумий мы предоставляем вам догадываться самостоятельно.

Далеко не у всех зверьков любовь развивается так удачно и благодаря такту зверюш венчается таким прочным союзом. Многие зверьки чувствуют хроническую неудовлетворенность и тоску, особенно весной, когда на них нападает так называемый гон.

Весна, как писал один вечно зверьковствующий зверек, остается весною даже и в городе. В том числе и в зверьковом, где грязи больше, чем растительности. Весной даже самый закоренелый, самый заскорузлый зверек с небывалой отчетливостью понимает, что ему хочется чего-то пушистого. Вскоре он понимает, что это загнанная в подсознание тоска по зверюшам. И сколько эту тоску ни прячь, весной, на розовом долгом закате, она трубит в полный голос.

Зверек долго стоит на балконе, всматриваясь вдаль, и даже пустырь под окнами, вечный зверьковый пустырь, на котором среди железобетонных конструкций непонятного назначения валяются стержни от электросварки, пустые консервные банки и мотки проволоки, кажется ему чудесно преобразившимся. И впрямь, на нем то тут, то там повылезла пушистая мать-и-мачеха, подозрительно похожая цветом и формой… но нет, думать об этом зверек себе не позволяет.

А что это за облако плывет там, в густеющей синеве вечернего неба? Такое круглое? И как будто с двумя выступами на макушке, напоминающими то ли бант, то ли уши? Но нет, зверек поспешно гонит эти мысли, бежит на базар и покупает сразу триста грамм сахарной ваты. Ему кажется, что этот пушистый и сладкий продукт заменит ему ту, о которой ему думать не положено.

— Они же меня засмеют, — бурчит зверек. — И какая со мной пойдет? Кому я такой нужен? — и он с ненавистью оглядывает собственную расплывшуюся фигуру и обвисшие усы. Долгими зимними вечерами надо было пить меньше пива, сидя у камина. Надо было бегать на лыжах и кататься на санках, как делают эти… тьфу, всюду они!

Наступает момент — обычно ближе к середине апреля, — когда почти все зверьки в городе не могут больше думать ни о чем, кроме зверюш. Это называется состоянием весеннего гона. В этом состоянии зверек не вполне отвечает за свои поступки. Зверьки собираются в кучу и идут перегораживать зверюшливую реку.

Река, текущая через зверюшливый городок, весной разливается. Когда зверьки сооружают плотину, вода доходит до крыш. По счастью, зверьки ничего толком строить не умеют, и плотина их выдерживает максимум три дня. На четвертый ее благополучно прорывает, и вода начинает спадать. Зверюши давно привыкли к этой странной манере зверьков завоевывать их сердца. Чего бы проще, кажется, — приди и помоги возделывать огородик или вскапывать садик! Но зверюши уважают чужие странности. Они прекрасно понимают, что зверек ценит только то, что добыл с бою.

К наводнению зверюши готовятся загодя: переносят все ценное на второй этаж, запирают сарай с садовыми инструментами и благоустраивают чердак. Когда вода поднимается, зверюши вылезают на крыши, как некие зайцы из истории про деда Мазая, и начинают махать платочами, чтобы их заметили.

Зверьки уже плывут по улицам в лодках, словно венецианские гондольеры, и распевают зазывные песни. Им невдомек, что зверюши — отличные пловчихи, да и на чердаках у них вполне сухо. Зверьки пребывают в уверенности, что едут осуществлять великую гуманитарную миссию, и это заблуждение никуда не девается из года в год.

— Звере-ок! — пищат зверюши с тайным кокетством. — Зверек, спаси зверюшу!

Зверьки берут мокрых и вполне довольных зверюш за уши и, чувствуя себя гордыми спасителями утопающих, сажают в свои рассохшиеся и грязные, еле законопаченные лодки.

— Зверек, — тут же начинает наводить порядок зверюша, — а где у тебя черпак? Вот, я тут водичку повычерпываю… А где у тебя спасательный круг или хоть пояс? Что ты, кто же выходит в плаванье без спасательного пояса! А когда ты в последний раз мыл свою лодку? Фу, сколько грязи…

И зверюша с присущей ей энергией берется за старую ветошь, лежащую на носу, и принимается скрести скамейки, протирать уключины, выбрасывать с кормы всякую рухлядь… Она шебуршится по всей лодке, словно это ее собственность, и зверек начинает сомневаться, такой ли он крутой спаситель, как ему казалось. — Ты это… не мельтеши… — бурчит он в усы. — Плоскодонку перевернешь…

Привезя зверюшу в свой протекающий и очень нечистый домик, зверек собирается решительно ей объяснить, кто у них теперь глава семьи и как надлежит с ним говорить, но прежде чем он успевает что-нибудь сказать, зверюша берет тряпку, швабру, веник, совок, заранее припасенный стиральный порошок, несколько бутылочек с чистящими и полирующими средствами, — и превращается в вихрь. Из сердцевины вихря только изредка доносится:

— Зверек, отойди, мне тут подметать неудобно!

— Зверек, вынеси ведро!

— Подвинь табуреточку, я паутину сниму!

Через час зверек чувствует себя гостем в собственном жилище. От его амбиций главы семьи не остается даже воспоминания. Ему начинает казаться, что сейчас им вымоют пол или вытрут пыль. Когда же вихрь утихает и зверек обнаруживает себя в кресле-качалке, а напротив — усталую, но довольную зверюшу, сидящую перед ним в непривычно чистом, проветренном доме, — он решительно не узнает свою собственность, жалобно сморщивается и начинает совсем не по-геройски причитать: