Варвара Карбовская - Человек и баран

Елена Петровна вспоминает подробности и рассказывает с удовольствием.

– Мы вместе с мужем обошли несколько магазинов и купили вот эту каракулевую шубу.

– Прекрасная шуба, – сказала я. – Сшита отлично и вам к лицу.

Елене Петровне было приятно, и мы, тут же чисто по-женски поделились на этот счет своими соображениями:

– Нередко мужчины говорят: женщины одеваются ради нас, чтобы нравиться нам, мужчинам. Как бы не так! Самое главное, чтобы ваш костюм был одобрен и похвален женщинами. А мужчины… Однажды я спросила у своего мужа: как была одета Зинаида Михайловна? Он сосредоточенно наморщил лоб и сказал: «На ней было что-то голубое…» – «Не может быть! Ведь ей же совсем не идет голубой цвет…» А на поверку вышло, что Зинаида Михайловна в коричневом платье сидела на голубом диване… Стоит ли после этого одеваться для людей, которые не отличают цвета обивки дивана от цвета женского платья!..

Мы с Еленой Петровной были довольны, что сошлись во мнениях по этому вопросу, и она продолжала:

– Мой муж поглядел на меня в обновке и сказал: «Леночка, ты всегда была милой и простой женщиной, а теперь с тобой и под руку-то идти боязно: прямо какая-то барыня!» Я чуть было не рассердилась: барыня, которая всю жизнь работала не покладая рук! Но уж очень у него было довольное лицо.

…Когда мы пришли домой, мама, строго поджав губы, долго щупала полы, гладила мелкие завитки, мяла в руках подкладку и наконец объявила: «Хорошая вещь. Дорого, да мило. По крайней мере долго будет носиться». Лучше всех, по-моему, сказал мой сын. Или вообще матерям так кажется, что их дети всегда говорят лучше всех. Он в таком возрасте, когда переоценивают все ценности и с презрением относятся к тому, что нравится старшим. Он сказал:

«В сущности, это просто баран детского возраста. Если бы их разводилось очень много, как кошек, их шкурки были бы значительно дешевле. И, по-моему, приятно совсем не то, что мама приобрела этого барана, которого титулуют каракулем, а что наша мама – умница и вообще молодец…»

У Елены Петровны на симпатичном ее лице появляется выражение некоторой гордости, свойственное почти каждой матери, рассказывающей о своем сыне, но продолжает она с ласковой насмешливостью:

– Человеку в шестнадцать лет так хочется удивлять мир своими здравыми суждениями и необычайной глубиной мышления! А если миру в данный момент не до него, он пока согласен удивлять папу, маму и бабушку. Только не товарищей-девятиклассников, потому что они сами такие же мыслители и первооткрыватели истин… Во всяком случае, мы пришли к выводу, что баран – он баран и есть, и шуба, сколько бы она ни стоила, не стоит того, чтобы ею гордиться и выставлять ее напоказ. Ее просто-напросто нужно носить – и все.

И вот тут-то и начинаются нелепости, – предупреждает Елена Петровна. – Слушайте. Февральским вьюжным утром я выхожу на улицу и встречаю нашу соседку, очень модную даму, жену гомеопата Куманькова. Может быть, я должна была бы найти другие слова для определения этой женщины? Но дело в том, что у нее нет другой должности на земле; это модная дама, жена преуспевающего гомеопата. Единственная ее обязанность – по возможности мягко предупреждать пациентов, что ее муж берет не менее пятидесяти рублей, а за визит – сто. Обычно Куманькова при встречах со мной смотрела на меня холодно и даже с презрением. На этот раз на ее надменном лице появилась улыбка, приторная, как глюкоза, и она сказала громко, так, что слышали прохожие: «Драсте, дорогая!»

И хотя улыбка не была искренней, мне все же стало приятно: значит, даже гомеопат Куманьков прочел и оценил мой недавно опубликованный труд, куда я вложила все свои знания, опыт и лучшие чувства… Затем я встретила певца Нэльского. Он тоже живет в нашем доме. Возможно, что я встретила его на другой или на третий день, но я соберу все встречи сразу, чтобы не затягивать рассказа. Певца ждала машина, в ней сидели пассажиры, по-видимому тоже актеры, и кричали ему: «Поживей, а то мы програчим концерт в клубе веревочников!»

Певец спускался с крыльца. Обычно он не замечал меня, хотя мы живем на одном этаже. А тут он тоже просиял наряднейшей улыбкой: белое с золотом, – взял мою руку так свободно, словно делал это каждый день, отогнул перчатку и поцеловал. И все делал молча и с таким видом, как будто он знает, что делает, и это так и должно быть, и у нас с ним на этот счет полное взаимопонимание. И полез в машину. А пока еще дверца была раскрыта, я слышала, как он произнес жирным баритоном: «Крупнейший ученый, и моя большая приятельница».

Машина тронулась. И он даже помахал мне рукой. А я осталась на тротуаре, удивленная до того, что впору было протереть глаза или ущипнуть себя за поцелованную руку…

«А почему он не целовал мне руку и не преувеличивал значения моей скромной особы неделю тому назад, хотя я была тем же самым рядовым хирургом, что и сейчас?» Я задала себе этот вопрос, но тут же оправдала актера: «Тогда он не читал еще моей книги, а теперь если и не прочел ее, то слышал благоприятные отзывы и проникся уважением».

И пока я так раздумывала, на меня налетел еще один наш сосед, заведующий мебельным магазином. Нет, он не целовал мне рук, но зато мял и тискал мой рукав, снял с воротника какую-то ниточку и даже погладил по плечу, что меня ошеломило не меньше, чем поцелуй актера. Наклонившись ко мне, он шепнул:

«На днях получаю сервантики и трельяжики в весьма ограниченном количестве, грех упускать такой товарец тому, кто при деньгах. Извещу. – И добавил, еще раз погладив мой рукав: – Наконец-то вы в настоящем виде… Совсем же человеку другая цена, когда на нем шапка бобровая или, например, каракуль. Сразу видно: человек стоящий, и к тому же добытчик…»

Нежно очерченный рот Елены Петровны скривился. – Думаете, мне стало смешно? Препротивно! Тут я вспомнила и актера Нэльского и Куманькову и все поняла. Что такое в их представлении Елена Петровна Владимирова? Хирург, честный человек, мать семейства? Ничего подобного. Просто некто, в старом пальтишке человек, с которым совершенно неинтересно здороваться на виду у приятелей или намекать ему на трельяжики. А когда Елена Петровна надела на себя каракуль, то она уже стоящий человек, потому что запросто накинутый на плечи баран представляет изрядную сумму.

Елена Петровна слегка порозовела, видно было, что она не на шутку обижена, и, переведя дух, продолжала:

– В общем, скажу вам, я расстроилась! Нэльский, Куманькова… неужели и другие будут выказывать уважение к моему барану? В таких расстроенных чувствах я подымалась по лестнице, а навстречу мне спускался инженер Цветаев. Цветаева я знаю еще с фронта, отношения у нас хорошие, но видимся мы не часто. И тут вдруг я замечаю, что он как-то особенно внимательно смотрит на меня, и я с тоской думаю: «Неужели и Цветаев расшаркается перед моим бараном?»