Александр Володин - Три кинокомедии

— Не знаю, если врач не отдохнет, он не сможет сделать операцию.

— А дедушка сам поправится?

— Не знаю, врач же его не осматривал.

Мы начали этюд. Она что-то засюсюкала. Начали еще раз. На этот раз она сама прервала:

— Я не могу. — Она почувствовала неправду.

Посидела, собралась, и снова начали разговор. Что-то в ней показалось мне странным. Пригляделся, и стало стыдно: довел ребенка до слез. Но девочка не плакала, а, если можно так сказать, играла при помощи слез. Она отвечала, убеждала. Интуитивно она нашла точное актерское приспособление. Что делает женщина, когда она бессильна убедить? Плачет. Когда мы прервали работу и стали утешать ее, она как ни в чем не бывало вытерла слезы и засмеялась.

С этого дня судьба картины попала в ее руки. Зубы мы ей вставили. Она, правда, их то и дело теряла или забывала дома. И студийные машины мчались на красный свет — за зубами. В свои одиннадцать лет наша героиня еще не узнала испытания несчастной любви. Как-то не так распорядилась она своей жизнью. Тут школа, там гимнастическая секция, всякие кружки, дома — две собаки и метровый аквариум. В общем, забот выше головы, не до личной жизни.

Пришлось объяснять ей своими словами, что такое влюбленность, как она приходит, какими душевными движениями сопровождается. Вся эта увлекательная информация была выслушана с огромным интересом. Девочка влюбилась тут же, с ходу. В кого? В «него». Неизвестно в кого. Съемки уже начались. А героя все не было. Я искал его, как жениха для дочки, — все были недостаточно хороши. А те, что подходили, оказывались заняты более интересной работой. Наконец «любящий отец» сдался перед натиском режиссера, и отличный актер, которого следовало бы давным-давно утвердить на роль, был приглашен на съемки.

— Это и есть тот самый пионервожатый, — сказал я девочке.

У нее в глазах вспыхнуло отчаяние. Этот? Вот в этого она должна влюбиться? Из-за него она будет испытывать все несчастья, так подробно рассказанные ей! Еще минута, и она бы заплакала...

Мы очень недолго поговорили о том, что она любит того, которого придумала себе, что в ее воображении этот нескладный паренек выглядит красавцем принцем, четырежды Ален Делоном. Для себя я решил, что, видимо, сцену все равно придется переснимать, сделаем дубль, чтобы проверить на экране. Сняли почти без репетиций, техники; взяли минимальное для прикидки фокуса и света. Она вошла в кадр с сияющим лицом, улыбка счастья распирала ее рот. Она глядела на него и не могла оторваться и говорила ему слова какие-то, не важно какие, только бы их было побольше, чтобы иметь право на это счастье смотреть ему в лицо, видеть его...

Потом этой девочке — Лене Прокловой — присудили диплом за лучшую женскую роль в фильмах киностудии. По этому поводу даже фельетон написали, где говорилось о том, что девочка эта глина в руках режиссера и ни о каком актерском даровании говорить не приходится, потому что актриса не училась в институте и не знает всех тонкостей своей профессии.

Как-то зимним вечером героиня стояла в кадре, как обычно ожидая, пока подготовят технику. Холод был жуткий. Мы пустили камеру незаметно. Радовались — вот подглядели истинное состояние. На экране получилась Вера Холодная. В теплом просмотровом зале никто не хотел верить, что именно так мерзнет ребенок. Это, кстати, к тому, что все сыгранное ею — результат усилий и труда. А то есть довольно прочное заблуждение, что дети в кино играют легко и бездумно. Нет, они выполняют задачи, репетируют по многу раз, ведут точный рисунок роли, и если повезет, то прибавят к вашим усилиям такое, о чем вы и помыслить не могли.

Есть в картине один недлинный кадр. Девочка заходит в парадное, поднимается по лесенке, садится на ступеньку и плачет. Слышит чьи-то шаги сверху, встает и ковыляет дальше.

Снимали этот кадр в подъезде, декорации не строили. И операторы оказались в весьма сложных условиях работы. Очень тесно, и аппарат должен ехать на рельсах, поворачиваться за актрисой. Он обвешан людьми, как рея тонущего корабля. Один смотрит в глазок, другой переводит фокус и диафрагму, так, чтобы лицо все время было в резкости, — оптика ведь не обладает гибкостью человеческого глаза, третий вертит поворотные ручки штативов, четвертый держит кабели и лампу, которая дает точно направленный луч, есть еще и пятый, по-моему, он нужен для того, чтобы держать в охапке первых четырех, чтоб не упали в пролет. Впрочем, у него есть и другое задание. Шестой возит этот муравейник на тележке. Теперь представляете, сколько возможностей для накладок? Поэтому нам и отпускают пленки в восемь раз больше длины фильма. Для комедии даже в двенадцать раз.

У актрисы задание тоже довольно сложное. Она с усилиями открывает тяжелую дверь, ковыляет на коньках, поднимаясь по лестнице. Выходит на крупный план — это значит, что точность движения измеряется сантиметрами, садится на ступеньку и горько плачет. Разумеется, о глицериновых слезах не может быть и речи.

Порепетировали, поставили свет, еще раз порепетировали — это час-полтора на холоде, а девочка, заметьте, в тесных ботинках, на коньках. Короткий отдых — и можно снимать. Еще двадцать минут на доделки по технической части: что-то отпилить, что-то приколотить, укрепить доски под рельсами, проверить стыки. Это уже под актерские слезы. И вот съемка. Все хорошо. Открыла дверь, вошла, села, отвернулась, огромные с мизинец слезищи, услышала шаги, встала, ковыляет дальше.

— Стоп — сняли!

— Еще раз, — просят операторы. — Камера не доехала.

Тележку приходится везти почти наугад. Какие-то сантиметры не довезли — в кадре лицо режется. Как раз по самой слезе.

Будем снимать еще. А между каждым дублем проходит минут десять, а то и двадцать, пока уточняют свет, меняют пленку в аппарате, чистят рамку, проверяют фокус, отводят камеру на исходные, поправляют грим, изъеденный слезами. Все это время актриса в форме, сосредоточена, глаза полны нужных производству слез.

Третий дубль. Все идет как надо. Села, плачет, встала...

Оператор молча отворачивается и садится на тележку, обхватив голову руками. На этот раз камера опоздала с панорамой. Девочка плюхнулась на ступеньку слишком резко, камера ее потеряла, а потом догнала. Это нехорошо. Но мы прерываем съемки, что снято — то снято. Девочка греется в квартире этажом выше. Там хлопочут радушные хозяева.

Увидев мое огорченное лицо, девочка оставляет горячий чай с вареньем, молча нагибается шнуровать ботинки...

Наконец сняли, кажется хорошо. Но все так перенервничали, что готовы снять еще раз для страховки.