Евгений Мин - Другие времена

— Садитесь, — предложил директор. — Что у вас там с «Песнями русских поэтов»?

Козодой обиделась, почувствовав в словах директора личный выпад, но воспитание и занимаемая должность не позволили ей дать выход эмоциям. Поджав губы, что совсем не шло к ее круглому лицу и круглым глазам, она тихо сказала:

— Корректоры задерживают.

— Звери, — съязвил завпроизводством, а директор растолковал его иронию:

— Болтают, курят, вяжут...

Козодой взвизгнула от обиды:

— Неправда!.. Они работают как лошади. Можете посмотреть, если хотите.

— И посмотрю, — сказал директор, поднимаясь во весь начальнический рост. — Идемте!

— У меня типография, — нервно сказал завпроизводством.

Он предпочитал разрешать конфликты с глазу на глаз, без свидетелей.

— Обойдемся, — сказал директор. — Двинулись.

Пока директор и Козодой шли по ущельям издательских коридоров, каждый из них думал о своем. Она — как бы предупредить корректоров, он — о том, как разнесет бездельниц и поставит на место редакторшу. И вдруг в голову ему полезли ненужные мысли о том, что зарплата корректора низка, с наборщиками плохо, склад для бумаги строится черепашьими темпами. Заныла печень. Он вспомнил, что скоро ему шестьдесят, и чуть было не впал в пессимизм, не соответствующий задачам момента. К счастью, они уже подходили к корректорской. Козодой уступила директору дорогу, а он, расправив плечи и подтянув живот, сказал:

— Прошу вас, Ирина Владимировна.

Все-таки он был мужчина.

Услышав это «прошу», Козодой вдруг почувствовала себя женщиной, выпрямилась и плавно направилась в корректорскую. Директор последовал за ней.

В корректорской никто не болтал, не курил, не вязал. Все четыре корректорши сидели, склонившись над гранками «Песен русских поэтов», и вполголоса напевали «Тонкую рябину».

выводила слабеньким, чистым голосом старушка в мелких седых буклях, Мария Петровна Сухорукова, прозванная «бабушка точки с запятой», потому что она очень любила этот знак и бдительно смотрела за тем, чтобы авторы ставили его где следует.

вторила ей широкоплечая Люся Борщенко, гордость издательства, сильная в толкании ядра.

дружно подхватывали остальные две корректорши, женщины неопределенного цвета волос и возраста.

Корректорский хор, увлеченный пением, казалось, не заметил появления начальства.

Директор стоял суровый и величественный. Затем он грозно произнес:

— Что это?

— Песня «Рябина» на слова известного крестьянского поэта Ивана Захарьевича Сурикова, родился в тысяча восемьсот сорок первом, умер в тысяча восемьсот восьмидесятом году, — без запинки ответила Козодой.

— Умер? — переспросил директор.

Хор корректорш грустно и тихо пел:

Директор вышел из себя. Он стукнул кулаком по столу, чего с ним раньше не бывало. Директор закричал:

— Безобразие!

Хор корректорш смолк. Быстренько затрясла седенькими буклями «бабушка точки с запятой», сжала широкие плечи Люся, уткнулись в гранки две другие корректорши.

— Безобразие! — еще громче закричал директор, подступая к Люсе. — Разве так можно? Так фальшивить? Так искажать мелодию?!

У директора была тайная страсть. Он очень любил петь, но ему было негде. Дома по вечерам нельзя тревожить внука Глеба, петь на вечерах самодеятельности не позволял авторитет.

— Безобразие, — уже тише повторил директор и обратился к «бабушке»: — Мария Петровна, прошу вас, начните снова.

завела Мария Петровна.

вторил ей директор.

подхватили корректорши. Люся молчала. Молчала и Козодой. У нее не было ни голоса, ни слуха.

Директор пел в тесной и жаркой корректорской. Было лето, окна открыты настежь. Прохожие на улице удивленно слушали песню, несущуюся из окна книжного издательства.

— Во набрались!—завистливо сказала какая-то личность с синяком под глазом.

А корректорский хор пел все громче и громче. Песня кончилась. Директор пришел в себя.

— Довольно, — сказал он своим обычным голосом. — Работайте, и, попрошу, без ошибок.

Директор вернулся в кабинет, снял трубку телефона и сказал:

— Игорь Мефодиевич, зайдите ко мне.

Мигом возник завпроизводством.

— Послушайте, Игорь Мефодиевич, — спросил директор, — какой там у нас тираж «Песен русских поэтов»?

— Десять тысяч! Не много ли?

Он знал, что директор не любит стихов.

— Много? — переспросил директор. — Увеличьте до ста.

— Что?! — воскликнул завпроизводством. — Кому это нужно?

— Мне! — вырвалось у директора, но тут же он поправился: — Кому нужно? Всем! Народу!..

Старший архитектор фирмы «Альфа-бета-гамма» Станислав Романович Дыроколов получил премию триста рублей. На такую большую сумму он не рассчитывал и, стоя у окна, растерянно размышлял, какое найти разумное применение этим бешеным деньгам.

В такой задумчивой позе застал его Виктор Павлович Погарский.

— Привет миллионеру, — весело сказал он. — Честное трудовое, ты похож на Джона Рокфеллера-старшего в дни его юности, когда он думал, куда вложить капиталы — в нефть или в сталь.

Дыроколов не улыбнулся.

— Какой там миллионер! Конечно, деньги приличные, но, понимаешь ли, такое обстоятельство... Не знаю, что делать.

— Не знаешь? — засмеялся Погарский. — Наивный ребенок. Каждому известно: лучший друг — сберкнижка. Положи их, и точка. Идем, я буду сопровождать тебя как телохранитель.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Дыроколов.

— Вот что, — сказал Погарский, входя с Дыроколовым в сберкассу, — я тебе советую — заведи чековую книжку.

— Как?

— Есть такая форма обслуживания. Тебе дают расчетную книжку и чековую. В первую ты заносишь все расходы по счету, а чековая — чтобы выписывать, кому хочешь, чеки.

— Зачем же это?

— В Штатах так принято не только у миллионеров. Да и у нас многие состоятельные люди так делают.

— У нас не Штаты, — строго сказал Дыроколов, но почему-то ему понравилось, что Погарский считает его миллионером.

Счет был оформлен. Деньги внесены. Дыроколову выдали расчетную книжку и чековую, с голубенькими листками, объяснив, что он может выписывать чеки на любую фамилию или на предъявителя.

На улице было еще светло. А напротив сберкассы кровавыми буквами горела вывеска ресторана «Дядька Черномор».