Неизвестен Автор - Салон 1-67 - Сборник любительских околоюморных текстов от Anekdot,ru

Алла Гирик

26 октября 1999 г. Нью-Йорк Перед входом в студию NBC кружились и падали желтые листья. Их убирала большая шумная машина-пылесос, разгоняя по сторонам пешеходов. Умирал октябрь. Осеннее солнце столбами стояло в пространствах утрених улиц. Ветер загонял волосы за уши и обжигал лицо, безжалостно швыряя в глаза пыль, принесенную с развороченных мостовых Вест-сайда. Хотелось зажмуриться и бежать от него и от слепящего солнца, бесконечно размноженного летящими в небо окнами. Красная стена аукциона Christie's с фотографией смеющейся Мерилин Монро. Вокруг белоснежные рубахи, черные пиджаки и - вдруг - алая бабочка галстука - как будто сорвавшиеся в полет, знакомые всему миру губы. Внутри людно как на вокзале - и среди мертвящих сполохов фотовспышек старухи - ровесницы Мерилин - склоняются над бирками, прикрепленными к ее вещам. Тогда, вместе с ней, они были так молоды. Завтра они опять придут сюда, чтобы попытаться купить приглянувшееся - немного юности, пожалуйста. Хочется знать - кто купит вот эту книгу с надписью на полях: "He doesn't love me..." - наискосок, спешащим почерком, просто фраза, написанная перед ее знаменитым выступлением Happy Birthday, President. Цена за платье, в котором она пела на том дне рождения начинается с $1.000.000. Оно на подиуме в центре отдельного зала, мягко подсвеченное снизу. Манекена не видно - платье как будто парит над подиумом, в точности повторяя контуры ее фигуры и зияя непоправимой пустотой внутри. Можно обойти его сзади и увидеть Мерилин так, как видели ее те, кто был вместе с ней в тот день на сцене. И если смотреть долго, то можно увидеть,как из пустоты проступает позвоночник женщины, которая только что поняла, что нелюбима ... Boris &Anastasia

Вторник, 23 ноября 1999

Выпуск 66

"Ранним утром, в иды квинтилия 87 года, когда солнце еще только обозначило лучами свой царственный выход из моря, когда легкий плеск волн о борт тяжелого авианесущего крейсера лишь оттенял лежащую кругом тишину и умиротворенность, внезапно затарахтел мотор баркаса, до этого мирно спавшего у правого борта, и клочья разорванного покоя повисли на леерах корабля. Вслед за тарахтеньем проснулись другие звуки: легкое, как колокольчик, позвякивание цепей, мягкий неровный шорох шканцев, скользящих по влажному от росы железному подбрюшью, потом глухой удар интимно ткнувшегося щекой катера, топот ног, отрывистые и, как всегда, бессмысленные слова команды. А на деревянную палубу спрыгнули с трапа пять матросов и младший офицер медицинской службы в чине молодого лейтенанта..." "...Они стояли, обжигая и лаская взглядами прекрасные, живые формы, волнующиеся под цветными тряпочками перси, округлые животы и стройные золотистые спины, тонкие щиколотки и запястья, ладони, которые, нежа и лаская, втирали крема в самую прекрасную на свете ткань - молодую женскую кожу, да, и особенно там, на внутренней стороне бедер, так близко к лону, где нежность ее становится настолько тонка и елеуловима, что легко переходит в противоположность свою - силу и страсть. Так, вожделея и наслаждаясь своим вожделением, смотрели матросы, а жеманницы смущались под их взглядами и принимали самые волнующие позы, наклоняясь в удачных ракурсах, потягиваясь, прогибая спинку и приподнимая задок, с грацией вот-вот готовой сорваться пружины..."

СОН ОБ ИСПАНИИ їзакрою Писание, брошу писание черным по белому, viva Испания, здравствует, да! - и Леон, и Кастилия, год несвободы, неделя идиллии горной, морской, по-мадридски столичной, до неприличия гастрономичной, sopa de ajo, а с ним solomillo чем для идальго на час не идилья? глянуть Альгамбре в восточные очи, эх, скакунами арабские ночи, мавру - вздыхать, христианам - отрада, как позабуду? Гранадаї Гранадаї еду в Толедо, где грек Доменикос Ортиса во гроб положил знаменитым, не более, впрочем, чем сумрачный Гойя, вправду ли в Прадо увижу его я воочию? вряд ли, не встать спозаранку, заполночь пьянка, фламенко, испанка, роль культ-туриста играючи рьяно, трясись на автобусе к Сан-Себастьяну, не то к Барселоне, к Sagrada Familia выйди и ахни - свобода, идилья, сушь и оливы - ряды серебристые ангелы в перышках, чистые, чистые, чистое чудо, самокопание побоку, есть только я и Испания, жизнь ее вечная, сон нескончаемый, паче и круче раздумья и чаяньяї К ЗЕНОНУ Зачем, Зенон, движенья нет на свете, зачем стрела в пространстве зависает, зачем в недоуме Ахилл-красавец за черепахой вслед на южный ветер вовеки век проклятия бросает? Зачем (движенья нет) не смежить веки ни мне, Зенон, ни новому Платону, который мне дороже, древнегреки, тьмы низких истин , что в любой аптеке всучить спешит торговец беспардонный? Твой бог, Зенон, бездарный оператор, он в монтаже истории не петрит, он парадоксу друг, а чуду недруг, он прАвило, правИло и порядок на небесах, и на земле, и в недрах. *********************************** мой бог во сне веселье и тепле летит идет плывет на корабле мой бог бог Авраама и Рабле

Мишель <>

*** Есть музыка: мелодия про сон. Слова еще не явны, будто нету. Есть только ощущение, виссон, колеблемый то воздухом, то светом. Я плачу, но и плач внутри меня, волной, наплывом: снизу - вверх, бесслезно. И бледная - не страстная луна, с прозрачным телом, лижется, но поздно. Я весь истек слезами, и они оттаяли во мне во сне коротком, волной качая тело. В такт волны слова-слова: о чаше и о лодке. И нервный сын, не находящий сна в потоке слов, эрекций, положений, на простынях, где меткою - Луна в фривольной позе ждет его движений. Изяслав Винтерман <>

* * * Ты - как теплый ветерок, Не гроза и не ошибка. Теплый черный свитерок, полудетская улыбка. Зайчик солнечный в окне. Ну-ка, вспомни обо мне! Я писала Вам письмо... Нет, теперь уже - тебе... Славных глупостей полно, вспомнишь - до сих пор смешно, до сих пор не по себе. Тут не нужно лишних драм. Тут прогулка, а не храм. По весне - все та же блажь. Отступила вьюга-стужа. Я пойду, как верный паж, За тобой по синим лужам. Шалость милая моя! Ты - ничей, а я - твоя.

* * * Вы обвинили в ревности меня. Ну, то есть в жадности. Неправы Вы, неправы. Когда бы ревность душу мне терзала, Хотела б я смести с лица земли Все города, и все моря, и горы: Все сущее - прекрасное - на свете; И чтобы женщин оставалось только двое, И то второй была бы мать моя. И чтобы сделать Вас безгласным и незрячим, Хотела бы я чары навести. Вот - ревность! А сейчас? Я лишь желаю Один лишь город обратить в руины, И лишь одну изгнать из круга мира, Из Ваших мыслей, и речей, и снов. Я - жадная?! Хорошенькая жадность Одну лишь душу из бессмертных сонмов, Одну лишь жизнь из многих тысяч жизней, - один лишь век у вечность украв, Держать хочу в объятиях своих.

* * * Я повстречался с Долорес Гейз. Она сейчас живет на свете. Мне улыбнулся мой смуглый бес, Туманный взгляд стальной я встретил. Как ты угадана невероятно, Как энтомолог увидел русский Противный норов, наряд опрятный И быстрый очерк, кошачий, узкий. Какая добрая, какая злая. Как бьешь ты больно, как нежно лечишь. Ни в чем не смыслишь, все понимая. Добра желаешь. Навек калечишь. Что, надоело сидеть в страницах? Страна другая, другое имя. Я понимаю, мне не добиться. Но как сравнить мне тебя с другими? Ложись со мною. Я буду нежен. Я буду страстен, как ты захочешь. Конец известен. Наш мир безбрежен и ты исчезнешь сегодня ночью. За гранью граней, за кромкой света Тебя поймаю, не отобьешься. А море плачет, и плачет лето, И ветер плачет, а ты - смеешься...