Владимир Митин - Ужасный ребенок

Назавтра вечером Раковы, захватив с собой дедушку-полиглота, прибыли к кандидату, пили чай, ходили смотреть выложенный плиткой санузел и сломали торшер, когда Марк Евгеньич фотографировал дедушку, держащего вверх ногами газету «Форвертс». Во вторник они повели кандидата смотреть фильм «Пробитое сердце», перед чем Марку Евгеньичу пришлось полдня простоять в очереди за билетами; в среду — на выставку карликовых пинчеров, а в сентябре Раковы затеяли ремонт и переехали пожить у Марка Евгеньича, который отныне спал на раскладушке в прихожей и все время фотографировал и фотографировал без конца раковскую чету, ансамбль и соло. В июне Раков сказал, что все они вместе поедут на его машине в Ялту. Там, мол, прекрасная натура, и фон, и подводная ловля.

Но тут Марк Евгеньич в конце концов взбунтовался, заявил действительно вслух, что никуда не поедет, что и так запустил докторскую и море ему в это время решительно противопоказано...

Они выехали, как всегда, в воскресенье, и, конечно же, в четыре утра, в «Победе» Ракова, где на крыше было устроено нечто вроде этажерки для скарба, отчего «Победа» напоминала маленький катафалк.

В Ялте Марк Евгеньич, лиловый от холода, ухитрился снять Ракова даже под водой, когда тот целился из ружья в бородатую рыбу с вытаращенными глазами. Марк Евгеньич стал плох. Экономные Раковы останавливались ночевать в полях, и на Марке Евгеньиче лежала обязанность ставить палатку и разжигать костер. «Победа» никак не хотела заводиться. Марк Евгеньич в дым разбил очки, крутя рукоятку, и все снимал Раковых и в Ореанде, и в Ласточкином гнезде, и на скалах Севастополя, и стоя, и сидя, и все мечтал снять Ракова только в одной позе: лежа. И чтобы у изголовья было много цветов...

Не так давно мой старый добрый друг Юрий провожал меня на Север. Перед отлетом мы зашли на некоторое время в аэропортовский буфет и очень мило посидели там до самого отправления серебристого красавца. Очевидно, впрочем, не все было так просто, ибо, придя в себя на подлете к пункту назначения, я обнаружил очки Юрия на своем собственном носу.

Надо вам тут же сказать, что по сравнению с Юрием крот обладает зрением орла. «Бедный Юрий, — с тревогой подумал я. — Ты страдаешь, но твоему горю нетрудно помочь. Я тебе помогу немедленно».

С этой мыслью я отправился на главпочтамт. «Не беда, — думал я, прогуливаясь по гудящему залу, — сейчас я положу очки в бандероль, пошлю ее авиапочтой, и уже к утру Юрий обретет не только зрение, но и веру в своего друга».

— Вашему горю действительно нетрудно было бы помочь, — сказала бандерольная начальница, — если бы у нас были хоть какие-нибудь ящики или твердые футляры. Поскольку же их нет, пусть ваш друг купит себе новые очки.

— Не выйдет, — кисло ответил я. — У него минус двенадцать диоптрий. Такие стекла можно достать только по заказу. Попробуйте с ходу достать такие сильные стекла.

— Тогда, — сказала дама-почтмейстер, — купите ящик для посылок, набейте его ватой и вложите в него эти драгоценные окуляры. Хотя ваты вы сейчас нигде не достанете.

Я медленно побрел к выходу. «Бедный Юрий, — нежно думал я, — как-то там сейчас... Мужайся, крепись. Твой друг идет на помощь».

— Эй! — крикнула из окошечка начальница бандеролей. — Я придумала. Купите пенал в ближайшем магазине канцпринадлежностей, вложите в него очки, и дело, то есть очки, в шляпе, то есть в пенале!..

Окрыленный, я кинулся в магазин канцтоваров. Разумеется, в ближних магазинах пеналов не оказалось. Пенал нашелся, конечно же, в самом дальнем, и я с трепетом привез милый моему сердцу предмет в гостиницу, предварительно истратив кучу денег на такси. «Держись, Юрий, — мысленно подбадривал я друга. — Еще какой-то день, и ты получишь свои очки».

Я сел, отодвинул деревянную крышку и вновь ужаснулся: пенал был полон каких-то перегородок и отделений.

— Чепуха! — утешил меня сосед по номеру, бывалый командировочно-разъездной волк. — Пойдите в ближайший магазин хозтоваров, купите там молоток, стамеску и выбейте к черту перегородки в вашем пенале!

...Разумеется, ни в одном ближайшем магазине не нашлось ни молотка, ни стамески. Я купил их за городом и притащил в номер. Опять-таки на такси, для быстроты. Мои суточные и гостиничные таяли на глазах.

Когда я выбил перегородки, выяснилось, что очки туда в целом влезают, но крышка не закрывается.

— Слушайте, — сказал сосед. — Теперь у вас есть молоток и стамеска. Приобретите же где-нибудь гвозди, дощечки, деревянные планочки и сколотите небольшой ящичек.

На третьи сутки, истратив деньги, оставшиеся на обратный проезд, я нашел искомые составные строительные части и принялся за работу. Я разбил себе пальцы в кровь и каким-то образом ухитрился поставить синяк под глазом, но к концу недели странное сооружение, напоминавшее миниатюрный дачный туалет, было готово. Я с радостью вложил в него очки, занес руку для удара молотком по крышке и... расколотил очки вдребезги.

Поздно ночью я выбросил сооружение в реку и, стоя на ажурном мосту, всерьез подумал: не кинуться ли вниз самому? Дело в том, что каждый день я получал от Юрия телеграммы, одна ужасней другой. Последняя например, содержала только два слова «Берегись зпт мерзавец». Ответить мне было нечем. Вернее, не на что — денег не хватило бы даже на почтовую открытку с видом Петропавловской крепости.

...Сейчас я иду домой пешком, питаясь злаками и кореньями, оставленными кое-где на полях под снегом. Когда вы будете дочитывать эти строки, я как раз выйду к Вологде. Дело в том, что я заблудился и спутал дороги...

Юрий каждый день ждет меня на вокзале. Туда его приводят под руки два друга. Один из них — перворазрядник-боксер, второй — отличный самбист. Юрий дал им мою фотографию, которую я некогда подарил ему на память, и подогревает их ярость за свой счет в вокзальном ресторане.

Только им меня все равно не узнать! Я не брился целый месяц и порядочно отощал. Если вы сжалитесь надо мной, то можете прислать мне пару бутербродов по адресу: «Псков, до востребования». Только, пожалуйста, умоляю вас, не бандеролью!

Так вышло, что наладчик Гайченко бросил пить. Не сразу, конечно. Была в том борьба близких и коллектива. Лично Гайченко долго не мог бросить, будучи больным человеком. Да и не хотел, поскольку считал себя здоровым.

Сначала же он, понятно, был просто распущенный: там, где другие обходились четвертинкой, он на одного выпивал бутылку и привык опохмеляться.

А с больной головы — какая уж там наладка... И его вызывали на собрания, где слушали по персональному делу. Гайченко щурился на яркий свет и беззлобно относился к окружающим, успев сбегать в «Ласточку» за проходной. Он легко со всеми соглашался, обещал, но эта легкость и приводила судей в особое раздражение.