Леонид Митин - Живее живых. История Эшлера. Роман в двух частях

Иллюстратор Елена Александровна Митина

© Леонид Игоревич Митин, 2019

© Елена Александровна Митина, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-0050-6715-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

А если стал порочен целый свет,

То был тому единственной причиной

Сам человек: лишь он – источник бед,

Своих скорбей создатель он единый.

Данте Алигьери «Божественная комедия»

Пролог

«Исполнение долга с перекрытым кислородом, работа ради подачки, вечное нытье на скудность этой подачки, подавленные обиды и гнев, ради воздаяния после смерти – все это называется у них жизнью? Воистину, подлинное зло – это люди и истребить это зло не представляется нужным, ведь весь остальной мир равнодушен к этим ожиревшим эгоистам (к слову, как их эталон Яхве). Эти черви (да простят мне такое сравнение) не могут вытерпеть, что их по-настоящему втаптывают в грязь, в землю, в могилу, чтобы оттяпать себе метры имущества, которые станут им склепом их тщеславия при жизни. Им нравится топтать и унижать, сплетничать и низменно пошлить. Нет в мире существа более склонного к подлости во имя ближнего своего, как человек. Ни одно животное, даже микроб не натворит за свою жизнь подлостей ради наживы или собственного эгоизма. Тем не менее, почтенный друг, я хочу отметить философов и поэтов – им простительны некоторые погрешности характера, ведь тяжело контролировать тело, истощив свой дух во имя муз. Я думаю закончить небольшое послание, прости, у меня много дел. Но я думаю навестить тебя в день Самайна. Искренне твой друг, Люцифер».

– И они полагают, что у них есть монополия на жизнь! Нет, мы тоже живые, ведь не мог же милый моему иссохшему сердцу Картезий ошибаться. Мы мыслим, а значит, мы существуем, и существуем в том же самом мире, что и эти сумасшедшие.

– Весь мир – это госпиталь для неизлечимых – задумчиво сказал иссохший, прогнивший до костей, среднего роста труп человека, вся поза которого напоминала съежившегося дикобраза с ядовитой ухмылкой, знавшего больше, чем говорит.

– Что ответить Люциферу?

– Ты собираешься отвечать Ему? Пусть это делает градоначальник – Умертвия или сам герр Рейтер.

– Нет, это само собой, они ему ответят, но я и от себя должен держать ответ, ведь и у меня письмо.

– Вот, вроде вы предатели, а честности больше, чем в парламенте. Отвечай, если хочешь, а я пойду почитаю метафизику половой любви. Прощай.

– Не забудь, мне нужны твои рассуждения о четверояком корне достаточного основания. Всего доброго – с усмешкой произнес Эшлер.

«Ад – это другие» – этот девиз появился позднее путешествия мессере Алигьери, поэтому он о нем не упомянул. Девиз пришелся Люциферу по вкусу, когда к нам спустился мсье Сартр. Теперь ни надежды, ни ближнего во всем изобилии тварей и существ, которыми наполнился Ад благодаря мечтателям и этому иссохшему вредине – дикобразу – поклоннику Упанишад, провозгласившему новаторство Платона и Картезия в принцип своей мудрости, достигает своего апогея гибкости, индивидуализированности и невероятно изощренного садомазохизма. В такой Ад попадают все, ведь все – это другие, и это Эшлер понимал лучше всех.

Эшлер жил в Аду с начала времен. Его не изгнали, он не участвовал в войнах, описанных господином Мильтоном. Он потребовал права быть несчастным, потребовал мятежной бури, жаркого пламени и ледяного одиночества. Он потребовал бесконечной человеческой жизни, вечного страдания, бесцельного становления, кристаллизированной экзистенции. Бог ему не отказал, подумаешь, перевод одного архивариуса дела не испортит. Эшлер ушел, и Люцифер принял его на должность демона – мастера пыточного ремесла – философа. Эшлер начал пытать. Сначала самого себя, потом себя в других, потом других в себе, а потом других. Когда других не стало, Эшлер просто пытал, но технически он ничего не делал. Он придумал новую методу пытки – психоанализ и скептицизм. Выходило на деле, что жертвы мучили самих себя тем, что стремились жить. В общем, изощрения мастеров словесности софистов, спаянные с туманностями схоластов, отшлифованные чувством юмора, дают прекрасный результат. Эшлер даже награждался лучшим садистом вечности.

Со временем у Эшлера появились ученики, да и само устройство Ада настолько усовершенствовалось, что времени свободного для блаженной жизни было хоть отбавляй. Эшлер любил иногда прогуливаться по разным местам, где ад раскрывался во всем своем великолепии, а по насыщению, можно было отправиться к себе, раскурить табачок с приятелем, оценить прекрасный скотч и смотреть как пылает адское пламя в печи, где вместо дров – грешники – нацисты и инквизиторы. Замечательная ирония, Бруно сгорел, а эти горят до сих пор!

Эшлер помешал грешников, чтобы пламя лучше охватывало их, прожаривало со всех сторон, и случайно наткнулся на Торквемаду. Эшлер узнал его по его невероятно большому, наполненному желчным и завистливым любопытством носу, который тот совал в каждое дело. Прискорбная работа – совать нос в чужие дела, но кто-то же должен это делать! Эшлер попросил Люцифера дать ему именно этих на дрова, аргументируя тем, что нельзя пылать, не сделавшись сначала пеплом, да и жечь эти люди любили больше всего.

Однако, пора отправляться инспектировать исполнение желаний. Эшлер накинул черный плащ поверх камзола, взял кошкодер, и отправился на прогулку.

Утренний морской бриз – прекрасное зрелище, сравнимое только с садами Эдема, но особенный смак от этого сравнения появляется после небольшой изюминки иронии. Итак, адский утренний морской бриз – потрясающее зрелище! Величие и благородство в каждой детали, которую сможет охватить грешный взор: нежная, бело-голубоватая мантия небес, расшитая тончайшей золотой нитью, с вкраплениями различных самоцветов, величественно расстилалась над вспенившимся морем. Море только пробуждалось, чувствуя мягкое тепло восходящего солнца, неторопливо волнуясь, разбивала с шумом аплодисментов и литавров волны о невысокий прибрежный утес.

Эшлер стоял у подножия утеса на берегу, где волны мягко и неторопливо омывали каменистый берег, лаская своих бессердечных друзей. Эти камни – сердца тех, кого при жизни предали, чью любовь разрушили о суетливые и подлые вещи, и рядом, вперемешку, сердца самих предателей, ибо подчас открывается при жизни печальное зрелище самоубийства любви в себе во имя добра. Души, не сумевшие совершить подвиг Данко, скитаются теперь вдоль берега свободные, упокоенные ритуалами веры, но отягченные скорбью, привязавшей их к этому месту по доброй воле. Им некуда идти, никто и нигде их не ждет, а здесь они смотрят, как соленые морские воды омывают их окаменевшие сердца. Эшлер смотрел на тени, смотрел на море, и его не покидало странное ощущение, что все эти печали и страдания на лоне безмятежного сосуществования стихий и сил невидимых природы слишком случайны и ничтожны, но при этом все на своих местах, все так, как и должно быть в Аду.