Александр Моралевич - Пуховый птенец пингвина

— Графоспазм развился, — лживо сказал Чешуёв. Сложил птичьей лапой пальцы, ссимулировал судорогу и показал управляющему. — Почти совсем пером не владею. Профзаболевание.

— Нет, — сказал управляющий. — Не туда ты куда-то идешь. И, может быть, я даже жалею, что стал крестником сына твоего Николая. Но мы будем биться за твое возвращение к торжеству идеалов, и я прикрепляю к тебе буксир из ударников в лице товарищей Вознесьенского, Кикотя, Лебедева-Анисина-Бодунова и Антонинова.

В угнетенных чувствах возвращался домой Чешуёв. Зашедши в аптеку, он грубо сказал белой продавщице ручного отдела:

— От нервов!

Получив облатку, он съел из нее половину пилюль, но лучше ему не стало. В сумерках Чешуёв достиг своего кооператива «Квартет» и увидел пенсионера Авдюкова, вбегающего в подъезд дома-башни напротив с чем-то завернутым в плед.

— Дашь на маленькую — что скажу! — приветствовал Чешуёва монтер лифтов Барыбин.

— Дам, — сказал Чешуёв. — Говори, отщепенец.

— А вот, — сказал монтер лифтов Барыбин, — видел ты, куда Авдюков побежал? Шестую ночь коротает в том доме-башне на площадке десятого этажа. Зять припер Авдюкову прибор ПНВ. Прибор ночного видения. Батарейки одни чего стоят — серебряно-цинковые. Авдюков ночами в ПНВ твою жизнь изучает.

— На, — надломленно произнес Чешуёв. — На два рубля.

И нажал кнопку вызова.

— С-ш, Чешуёв, — сказал монтер лифтов Барыбин. — Ты друг людей, я тебе еще одну ясность внесу. Подскочил ко мне третьего дня этот, в водолазном джемпере, с четвертого этажа. А что, говорит, товарищ рабочий, из чего организована обивка в кабинах лифтов, что два года уже стоит дом, а дети в лифтах ничего нацарапать не могут? А это, я ему говорю, из эпоксидных смол облицовка. Есть в науке мазь такая, эпоксидная смола. И берет ее разве что победит или эрзац-алмаз. И теперь, Чешуёв, я понял, что не зря водолазник обо всем вызнавал. Сегодня целый день катал в лифте, и ты ахнешь сейчас — зачем.

Тотчас Чешуёв и увидел, войдя в кабину. Здесь нацарапано было окошко тюрьмы с чьей-то мизерной мордой по-за решеткой, а ниже и текстик:

— Барыбин, — спросил Чешуёв, — ты знаешь, сколько водки должен выпить человек, чтобы забыться?

— Кубометр, — сказал, подумав, Барыбин. — Не менее как кубометр. А то, может, и вообще такого количества нету.

И дома Чешуёв лег в постель, импортированную из республики АРЕ, принял еще пилюлю от нервности, заметил также и текст на облатке: «Из побочных явлений отмечаются следующие: сухость во рту, частичное выпадение зрения, иногда смена пола на противоположный». Но столь отвратительно было на душе Чешуёва, что даже о таком тяжелом побочном явлении, как смена пола на противоположный, он безучастно подумал: пускай. Правда, будет несколько странновато — у одного мальчика две родные мамы.

И всю ночь не спал Чешуёв, ворочался, и кровать из АРЕ скрипела под ним, как парусник, раз пять обогнувший мыс Горн. И все же уснул он под утро, совершенно измотанный, с мыслью о том, что, если так пойдет дальше, то пора звонить юниорам на старое место жительства, вызывать на новое место жительства юниора Виктора, который не проходит в пищевой институт на факультет брожения, отчего и терять ему в жизни нечего.

В странном состоянии встал Чешуёв. Предвестие событий коснулось его. Женой Зоей был оставлен Чешуёву завтрак на кухне, и Виталий съел филе трески в тесте неожиданно с настроением. Недоиспользованные таблетки от нервности он выбросил в унитаз и пошел на прогулку с Анонсом.

Они гуляли в овраге сорок минут. Сверху лифтерша Степанида следила за ними в бинокль — что зарывает собака? Большие самосвальные грузовики сыпали в овраг мерзостную труху. В отдельных точках свалка горела. По бурьянам и лопухам струился желтый руинно-бомбежечный дым.

— Будет гроза, — сказал Чешуёв Анонсу. — В воздухе электризация. — И еще не выбрались они из оврага, как пошла наползать из Ваганькова палевая с лиловостью туча, водворяя предгрозовую тишину внутри города. И дунуло потом, закрутило, пронеслись высоко над городом, как стая розовых птиц фламинго, сорванные с чьей-то балконной веревки в большом количестве панталоны.

— А между прочим, — смакуя факт, сообщила Чешуёву максимальная пенсионерка Мосягина, — некоторые ходят, а за ними уже пришли. На этот раз опечатают квартирку, как пить дать!

От этих слов заныло у Чешуёва внутри, и в большой человеческой тоске поднимался он на девятый этаж.

Но не участковый Невара с операми караулил под дверьми Чешуёва, чтобы взять его тепленьким и без шума, благо сын на каникулах в лагере. Нет, не Невара тут был, а четыре передовика-сослуживца стояли у дверей Чешуёва: Вознесьенский, Кикоть, Лебедев-Анисин-Бодунов, Антонинов.

Сдержанно им поклонившись, Чешуёв отпер двери, и как раз в этот миг подлетел снова лифт, принеся на этаж пенсионеров Авдюкова, Мосягину, водолазника в джемпере и Степаниду, лифтершу.

— Понятые мы! — закричала инициативная группа, адресуясь в основном к Антонинову, который выглядел очень военно, минимум на подполковника в штатском. — Настал час, когда все после обыска будет принадлежать народу!

— Отдельным представителям народа, — сказал Антонинов. — До особого распоряжения. А ну, аллегро модерато все по домам!

Антонинов затискал в лифт инициативную группу и вернулся, бравурно крича:

— Буксир по перековке нетрудовой психики Чешуёва приступает к работе!

А на кухне уже командовал Лебедев-Анисин-Бодунов, кромсал буженину, накапывал в рюмки виньяк.

— Значит, — загоготал Вознесьенский, — у тебя графоспазм? Ничего себе графоспазм! Сгони с лица похоронное выражение, Чешуёв. Выпьем за его графоспазм, чтоб еще год держался.

И четыре передовика в шуме ливня за окном выпили раз и два.

В это же точно время ударило в стекла, полетели осколки и водяная пыль на линолеум кухни, и коллега Кикоть закричал про град, видать, даже не меньший, чем куриные яйца. Но то был не град, не стихия, а всего лишь зять Авдюкова принес перископ подлодки для тестя. И тем перископом, желая наблюсти события у Чешуёва, Авдюков и вышиб ему всю раму, не удержав перископ под ветром на балконе четвертого этажа у водолазника.

Перископ рухнул в клумбы и кусты можжевельника, сломавшись при падении надвое. Ливень хлестал в его линзы и призмы.

— Но все-таки к делу, — сказали после паузы Вознесьенский и Кикоть. — Вот папка.

Он выволок громадную папку, принятую теми, внизу, за уголовное дело на Чешуёва.