В. Артемов - Остроумие мир. Энциклопедия

Ланкре написал церковь, написал чудный пейзаж вокруг нее; но людей, конечно, за неумением, на картине не изобразил. Когда он показал картину заказчику, тот пришел в восторг от пейзажа, но сейчас же спросил, где же люди, идущие в церковь?

— А они все в церкви, там идет обедня, — пытался отшутиться художник.

— А, хорошо, — сказал заказчик, — так я подожду, когда отойдет обедня и они выйдут из церкви, тогда уж и приму от вас картину.

* * *

Однажды во французской академии обсуждался какой-то вопрос, который разжег страсти членов почтенного собрания до такой степени, что они начали говорить все разом, не слушая друг друга. Тогда один из них, Меран, кое-как восстановив тишину, предложил товарищам:

— Господа, попробуем говорить не более как четверо разом!

* * *

Мабли уговаривали баллотироваться в академики. Он отказался, сказав:

— Попади я в академики, станут, пожалуй, спрашивать: как он туда пролез? А пока я не академик, могут только спрашивать: отчего он до сих пор не в академии? А ведь это более лестно!

* * *

В какой-то пьесе играли вместе актер Тельяд и актриса Сюзанна Лежье. Тельяд был тощий и слабосильный человек, Лежье же была очень плотненького телосложения. По ходу пьесы Тельяд, герой, должен был похитить героиню, Лежье, т. е. просто-напросто схватить ее в охапку и унести. Но, увы, герой не мог не только поднять, но даже как следует обхватить свою возлюбленную. Он делал отчаянные усилия, так что пог лил с него ручьями, но, увы, безуспешно! Видя его беспомощное положение, какой-то сострадательный зритель из райка крикнул ему:

— Сразу не унесешь! Раздели на две охапки!

* * *

В Париже одно время были два актера, которые когда играли вместе, то устраивали друг другу разные шутки. Так, однажды один из них, Гобер, играл роль Наполеона. В одном месте пьесы ему подают письмо и он его читает вслух. Обыкновенно это письмо им писалось на подаваемой бумаге, чтобы его не заучивать, но в этот раз другой актер, Готье, игравший роль адъютанта, подающего императору это письмо, вместо заготовленной бумаги с текстом подал Гоберу чистую бумагу, зная очень хорошо, что тот письма наизусть не помнит. Однако он рассчитал плохо, Гобер нашелся. Видя пустую бумагу и поняв, чья это шутка, он величественно протянул ее Готье со словами:

— Читайте вслух, генерал!

Готье, не помнивший ни единого слова из этого письма, смутился, растерялся самым жалким образом и был торжественно освистан.

* * *

Лорд Гамильтон остановился однажды в какой-то гостинице, напился почти до потери сознания и в этом состоянии убил кого-то из служителей гостиницы. На шум прибежал хозяин гостиницы и, видя поверженного человека, вскричал:

— Что вы сделали милорд, вы убили человека!

— Поставьте мне в счет, я заплачу! — пробормотал лорд, едва ворочая языком.

* * *

Лорд Гертфорд нанял в Париже дом и поселился в нем. Хозяин же дома задумал продать его; покупатели явились и пожелали осмотреть дом. Сказали об этом лакею лорда, а тот разбудил барина — дело было утром — и доложил, что пришли осматривать дом.

— Как осматривать, зачем? Ведь я же нанял его, я его занимаю.

— Точно так, но хозяин продает дом, и это пришли покупатели.

— Скажи хозяину, что я покупаю дом, и пусть меня оставят в покое.

Когда французский писатель Оноре де Бальзак был еще начинающим литератором, он часто жил в безденежье. Почти каждую неделю он приходил к своему скупому издателю и просил у него денег в счет будущего гонорара.

Как-то раз, когда Бальзак хотел в очередной раз войти в кабинет издателя, бдительный секретарь остановил его у двери и решительно сказал:

— Извините, господин Бальзак, но издатель сегодня не принимает.

— Это ничего, — весело ответил писатель, — главное, чтобы давал.

* * *

Какой-то господин приводит Бальзака в знакомый дом и, представляя его хозяйке, говорит:

— Позвольте представить моего друга. Ручаюсь вам, что он совсем не так глуп, как кажется.

— В этом и заключается разница между им и мной, — поспешил заметить Бальзак.

* * *

Бальзак, будучи еще малоизвестным начинающим писателем, однажды очутился за столом между двумя юными франтами, которые все время задирали его. Он долго молча и терпеливо выслушивал их колкости и, наконец, сказал им:

— Я вижу, господа, что вы надо мной издеваетесь. Но вы ошибаетесь относительно меня, вы составили обо мне совсем неверное мнение. Я вам скажу, что я, в сущности, собой представляю. Я вовсе не дурак и не болван, а я посредине между тем и другим.

* * *

Один поэт умеренного таланта, человек тщедушный и трусоватый, в своих стихах задел амбицию Бальзака. Тот обиделся и вызвал стихотворца на дуэль, поэт отвечал ему на вызов:

— Извините, сударь, нам драться невозможно, потому что у нас силы неравные. Вы человек большой, я маленький. Вы храбрый, я трус. Вы чего, собственно говоря, хотите? Вы хотите меня убить? Ну, и прекрасно. Будем считать, что я уже убит.

* * *

К Бальзаку пришел сапожник, чтобы получить деньги за работу.

— Зайди завтра, — сказал Бальзак. — Сегодня у меня нет ни гроша.

— Когда я прихожу за деньгами, то вас никогда нет дома, — стал ругаться сапожник, — а когда вы единственный раз оказались дома, у вас нет денег.

— Это вполне понятно, — сказал Бальзак. — Если бы у меня были деньги, то, наверное, меня бы теперь не было дома.

* * *

Как-то ночью в квартиру к Бальзаку забрался вор. Убедившись, что хозяин спит, злодей подошел к столу и начал открывать ящик. Неожиданно раздался громкий смех. Вор обернулся и в лунном свете увидел писателя. Несмотря на испуг, злоумышленник нашел мужество спросить:

— Почему вы смеетесь?

— Я смеюсь потому, что ты в темноте ищешь то, что я не могу найти днем.

* * *

В Париже есть много больших любителей генеральных репетиций в театрах. Попасть на эти репетиции можно, конечно, только по знакомству с автором пьесы, или директором театра, или с кем-нибудь из актеров. В числе этих любителей репетиций особенно отличался некто Доманж. Эго был человек сам по себе очень почтенный, образованный, большой знаток театра. Но не это доставило ему обширную известность по всему Парижу, а его коммерция, без сомнения благодетельная, но не особенно благоухающая: он держал ночной санитарный обоз, и при одном упоминании о «доманжевых каретах» каждый невольно морщил нос… Вот этот-то Доманж-очиститель и напросился к Дюма на репетицию одной из его комедий. Увлекшись своей страстью к театру, Доманж не вытерпел, и в то время как знаменитая Марс говорила свой монолог, он вдруг вскочил с места и крикнул ей: