В. Артемов - Остроумие мир. Энциклопедия

* * *

Герцог Омон был чрезвычайно ленив и, когда долго не брился, говаривал: «Омон, Бог создал тебя дворянином, король сделал тебя герцогом. Все это сделали для тебя другие. Сделай же что-либо и сам для себя — побрейся!»

* * *

С графом Мерлем, когда он был назначен португальским посланником, случилось очень забавное происшествие. Он был человек весьма недалекого ума, и потому к нему приставили очень смышленого и умного дипломата, аббата Нарли. Граф знал, что при первом представлении необходимо сказать королю приветственное слово. Нечего и говорить, что сам он не в силах был сочинить это слово и попросил сделать это за него аббата Нарли. Но, увы, даже готового приветствия Мер ль не в силах был выучить наизусть: он зубрил его всю дорогу от Парижа до Лиссабона, но при проверке постоянно сбивался. Кончилось тем, что, по совету Нарли, он переписал всю речь так, что она помещалась на дне его шляпы. Он рассчитывал при представлении королю, держа перед собою шляпу, просто-напросто прочитать речь по рукописи. Но граф забыл или не знал, что по придворному лиссабонскому этикету посланники представляются королю в шляпе. Посему, едва успел он отвесить поклон королю, держа свою шляпу перед собою дном книзу, чтобы сейчас же начать читать речь, едва выговорил первые слова: «ваше величество», как король обратился к нему со словами:

— Господин посол, наденьте шляпу!

Бедный Мерль сначала не понял, в чем дело, и повторил свой поклон; но король вновь приказал ему надеть шляпу. Мерль впал в такое замешательство, что вся его речь и окончилась на словах: «ваше величество».

* * *

Одно время в Англии в кругу высшей аристократии вращался Бруммель, считавшийся образцом истого джентльмена, конечно, с чисто внешней стороны: одежды, моды, манеры и т. д. Однажды в большом обществе, в присутствии принца Уэльского, кто-то начал смеяться над Бруммелем, вздумавшим похвастать своей силою. Принц Уэльский тоже присоединился к насмешникам. Тогда Бруммель, обращаясь к принцу, сказал ему:

— Держу пари, что пронесу ваше высочество на своих плечах от ворот парка, что в конце улицы Пикадилли, до самой Башни (государственная тюрьма), притом бегом и ни разу не остановившись.

Пари понравилось, было принято; порешили на 2 000 фунтов стерлингов. Время назначили на другой день, в полдень. Принц заметил, что лучше бы выбрать другой час дня, потому что в полуденное время такое зрелище, как путешествие принца Уэльского на чужих плечах, привлечет пропасть зевак. «Впрочем, — утешился тут же принц, — Бруммель уйдет недалеко, и все это, значит, в одну минуту окончится!»

На другой день, в полдень, принц, Бруммель и их свидетели аккуратно прибыли на условное место.

— Ну, я готов, — сказал принц.

— Не совсем, ваше высочество. Вы еще не сняли сюртука.

— Да зачем же это?

— Как же, помилуйте, сюртук лишний груз. По точному смыслу условий пари, я должен нести вас, а не ваши вещи.

— Извольте, я скину сюртук, — проговорил принц, быстро скидывая одежду и еще не подозревая, куда клонит Бруммель. — Ну-с, отправимся!

— Никак нет-с, ваше высочество, вы еще не готовы. Осмеливаюсь еще раз поставить вам на вид, что я, по условиям нашего пари, должен нести вас и больше ничего!

— Значит, мне придется снять и жилет, и галстук, и белье, и…

— Непременно, ваше высочество.

Понятно, что при таком толковании условий, которое, однако же, нельзя было не признать правильным, пари выиграл Бруммель.

* * *

Английский врач Абернети был мрачен, суров, а главное, ужасно молчалив и ценил в людях лаконизм превыше всех других добродетелей. Одна дама, знавшая это его свойство, будучи укушена собакой, пришла к нему за советом и молча протянула ему укушенную руку. Абернети осмотрел рану и затем между врачом и пациенткой произошел такой разговор:

— Царапина? — спрашивает врач.

— Укус.

— Кошка?

— Собака.

— Сегодня?

— Вчера.

— Болит?

— Нет.

Доктор пришел в такой восторг от этой пациентки, что почти обнял ее.

Он не любил также, когда его беспокоили по ночам. Один раз он только что вернулся с ночного визита и улегся в постель, как опять раздался звонок и чей-то встревоженный голос требовал немедленно доктора.

— Что случилось? — крикнул рассерженный Абернети.

— Доктор, ради Бога поспешите, мой сын проглотил мышь, помогите!..

— Ну так дайте ему проглотить кошку и оставьте меня в покое!

* * *

Лорд Честерфилд сохранил свойственные ему от природы веселость и шутливость почти до самого смертного часа. За несколько дней до смерти он кое-как собрался с силами и сделал небольшую прогулку в экипаже.

— Вы прокатились по свежему воздуху, милорд? — спросил его кто-то, когда он возвратился с прогулки.

— Нет, это я уже приступил к репетициям моих похорон, — отвечал шутливый лорд.

* * *

Однажды перед папою Бенедиктом XIV предстал какой-то монах и, заливаясь слезами, долго не мог вымолвить ни слова.

— В чем дело? — спросил его папа.

— Мне было откровение, — сообщил монах, рыдая, — что народился Антихрист.

— Сколько же ему теперь лет?

— Года три или четыре.

— Так чего же ты плачешь? Покуда он вырастет, мы с тобой умрем. Ведь не нам с ним возиться!

* * *

Папе Клименту XIV его садовник преподнес корзину с роскошными плодами. Папа понимал, что садовник ожидал вознаграждение, вынул из кармана пук индульгенций (отпущение грехов умирающему) и сказал ему:

— Твое внимание ко мне заслуживает награды. Вот тебе награда, самая ценная для человека; с этим ты умрешь как подобает.

— Ваше святейшество, — ответил ему садовник, — чтобы умереть как подобает, надо жить как подобает. Будьте милостивы, возьмите обратно половину этих индульгенций и вместо них выдайте мне то, что они стоят. На эту половину я, стало быть, буду как подобает жить, а с этою половиной как подобает скончаюсь.

* * *

Про того же папу рассказывают, что на вопрос одной дамы, не опасается ли он излишней болтливости со стороны своих секретарей, он отвечал: «О нет, сударыня, они у меня скромные и никогда не выдадут моих тайн, хотя у меня их три», — и при этом он показал ей три пальца своей правой руки. Он всегда писал собственноручно, и секретарей у него не было.

* * *

Знаменитый романист Чарльз Диккенс беседовал у себя на даче с одним из друзей, человеком весьма положительным. Суровый враг всякой фантазии, этот господин громил поэзию и особенно нападал на детские сказки.

— Никогда, — говорил он, — не следует детям рассказывать никаких чудесных историй; надо, чтобы они вступали в жизнь свободными от всяких предрассудков!

Диккенс ничего не говорил, только улыбался. В это время в окно влетела бабочка с прелестными пестрыми крылышками. Диккенс поймал ее и стер пальцем цветную пыльцу, из которой состояли узоры на ее крылышках