Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа (рассказы)

Я был трудным учеником. Я все время почему-то подскакивал, у меня не получалось плавных движений, и Изабелла Семеновна была недовольна. Все же я коечему научился и утром, продрав глаза, вскакивал с кровати и повторял показанные мне па.

Состоялся школьный вечер. Играл наш духовой оркестр, и были танцы. Аня обожала танцевать вальс.

И я решился. Я подошел к сидящей на радиаторе парового отопления Ане и сказал:

- Можно тебя пригласить на вальс?

- Ты же не умеешь, - сказала Аня.

Я осмелел и сказал:

- Я научился.

- Идем.

Я обнял ее за талию. У меня дрожали руки, путались ноги, я наступал ей на носки, скакал козлом и был счастлив. Но счастье мое продолжалось не больше минуты.

- У тебя ничего не получается, - сказала Аня и оставила меня посредине зала. Тут же ее подхватил Сашка Чернов, и больше я ее не видел.

Только к концу вечера я увидел ее в раздевалке.

Она надевала шубку. Я кинулся к ней.

- Аня, - сказал я, - можно, я провожу тебя домой?

- Меня провожает Саша Чернов, - сказала она.

Я резко повернулся и убежал.

Был январь. Шел снег. Я надел шубу и забыл взять шапку. Так я вышел на улицу и спрятался в подъезде соседнего дома.

Мимо меня прошли Аня с Сашей. В лучах фонаря видны были снежинки на ее ресницах. Сашка улыбался, а Аня шла опустив глаза. Я стоял, как загнанный волчонок, и кусал губы. Я ненавидел Сашку. Я схватил пригоршню снега, слепил увесистый комок, побежал за ними и залепил снежок Сашке за шиворот. Сашка обернулся, увидел меня, быстро наладил снежок, и снежок попал мне в нос. Аня засмеялась, и этот звонкий, как льдинка, смех вызвал у меня слезы. Я стоял посреди панели, в горле у меня застрял какой-то тошнотный ком, и мне было ужасно жаль себя, свою разбитую любовь и свой нос.

А снег все падал и падал, и над Плуталовой улицей висела завеса из снега.

Со мной поравнялась наша преподавательница Мария Германовна - маленькая остроносенькая женщина в серенькой шубке.

Веселые глаза смотрели на меня с удивлением.

- Где твоя шапка, Володя?

- Не знаю. Наверно, забыл.

- Вернись и возьми шапку. Ты простудишься.

- А мне все равно, - сказал я.

- Что с тобой?

- Я не могу вам сказать. Это тайна.

- Я очень люблю тайны, - сказала Мария Германовна. - Мне ты можешь сказать. Это всегда облегчает душу.

И я рассказал все Марии Германовне.

- Теперь послушай меня, - сказала она. - Тебе тринадцать лет.

- В будущем году будет четырнадцать, - сказал я.

- Ну, пусть даже четырнадцать. Я верю тебе, верю, что ты влюблен. Но и ты поверь мне - это не настоящее чувство.

- Почему не настоящее? Джульетте тоже было четырнадцать, а Ромео шестнадцать, и это не мешало им так любить друг друга, что их любовь изучают уже, наверно, двести лет.

- Это правда, - сказала Мария Германовна, - но, во-первых, это было в Италии, а во-вторых, они доказали свою любовь. А чем ты доказал свою? Тем, что бросил снежок в Чернова?

- А чем я могу доказать?

- Во-первых, ты должен хорошо учиться, а у тебя очень неважные отметки. Во-вторых, ты должен хорошо себя вести, быть всегда опрятным, подтянутым, быть хорошим товарищем. Я уверена, что тогда Аня обратит на тебя внимание.

- А если Чернов тоже будет хорошо учиться и будет подтянутым?

- А он такой и есть. Вот потому он и пользуется успехом. А ты будь лучше. Я думаю, что это, пожалуй, единственный способ.

С этого вечера я стал следить за собой. Я каждый день чистил ботинки, причесывался, следил за ногтями и старался не пачкать костюм. Я приналег на математику и даже получил по письменной пятерку, чем очень удивил Марию Владимировну.

- Я ставлю тебе пятерку, Володя, и я сама себе не верю, - сказал она, но я рада.

А я был не рад. Ничто не помогало. Я узнал, что в субботу Аня ходила с Сашкой в "Элит" на кинокартину "Королева устриц".

Я переживал. Я даже попробовал пригласить в кино Нину Седерстрем. Но когда мы выходили из кино, я увидел Аню с Сашей и проклял свою затею с кинематографом. Нина Седерстрем была чудная девочка, ко я любил Аню, я сходил с ума и не мог больше ни о ком думать.

Близился день моего рождения. Мне исполнялось 14 лет, и мама разрешила мне пригласить к себе ребят:

Бобку Рабиновича, Леню Селиванова, Павлушу Старицкого, Шуру Навяжского, Таню Чиркину, Таю Герасимову, Иру Дружинину, Эллу Бухштаб и, конечно, Аню Труфанову. Я подошел к ней на большой перемене и сказал:

- Я знаю, что ты ко мне плохо относишься, но завтра мне исполнится четырнадцать лет и я приглашаю к себе ребят. Если ты придешь, для меня это будет праздник, а если не придешь - праздника не будет.

Аня сказала:

- Хорошо, я приду.

И она пришла в белом праздничном платье с голубым бантом и принесла мне в подарок сказки Андерсена. Она сама была как из сказки, я танцевал с ней падепатинер, и мы играли в фанты.

Селиванов предложил играть в фанты с поцелуями, но девочки отказались. Все, кроме Таи Герасимовой.

Она не возражала, но все начали кричать, а мама сказала, что поцелуи это не игра, и на этом все кончилось.

Но я все равно был счастлив. Аня была со мной, она смеялась, танцевала, я ей подкладывал на блюдце клюквенное варенье, и никто не стоял на моем пути.

В десять часов гости начали расходиться. Я сказал Ане, что провожу ее.

- Спасибо, не надо, - сказала она, - меня ждет у парадного Саша Чернов.

Саша Чернов у моего парадного! - это был удар, который я не мог пережить.

- Все! - сказал я. - Больше я тебя не люблю.

Аня ушла. Я видел в окно, как к ней подбежал Сашка, и у меня потемнело в глазах. Я готов был убить их обоих, но под рукой не оказалось пистолета.

На этом оборвалась моя первая любовь. Я стер с руки химическую надпись, но никак не мог стереть ее с парты. И если эта парта еще стоит в моем бывшем классе или где-нибудь в школе, я убежден, что на ней можно найти эти двенадцать заветных букв: "Аня Труфанова".

ЧТОБ Я КОГДА-НИБУДЬ ЕЩЕ ПОШЕЛ!..

В воскресенье днем ко мне пришли Леня Селиванов и Яша Березин.

- Тебя выпустят из дома? - спросил Леня.

- Мне разрешили гулять до шести часов.

- Превосходно. Одевайся, и мы идем. Нужно иметь с собой полтинник. А еще лучше два рубля.

- У меня есть сорок копеек.

- Это не деньги. С ними нечего делать. Попроси у родителей полтора рубля.

- Что я им объясню?

- Объяснять им нельзя. Они взрослые люди и сами должны понять. Попроси на трамвай.

- На трамвай - это жалкие копейки, - сказал Яшка. - Это ничего не даст.

- Ладно, - решил Ленька. - Твои сорок, мой рубль, и еще у Яшки семьдесят пять копеек, итого два пятнадцать. С этим можно начинать. Пошли.

- А куда мы идем? - спросил я.

Леня оглянулся, увидел, что в передней никого нет, и прошептал:

- Мы едем на бега.

- А нас пустят?

- Если будем держаться солидней и впереди пойдет Яша, ослепляя своими веснушками, пустят.