Зальция Ландман - Еврейское остроумие

Иешиве-бохер поздно ночью сидит в одиночестве в бейс-мидраше над своими фолиантами. Вдруг до него доносится какой-то непонятный шорох. Студент принимается рассуждать:

— Что бы это могло быть? Если кошка, то — брысь! Если злой дух, то — "Шма Исроэл!" ("Слушай, Израиль!": начальные слова молитвы, которые в тяжелые минуты вырываются у всякого набожного еврея). Если воры, то — "Карау-у-ул!".

— Распили-ка мне это бревно на три части! — приказал Янкель слуге-еврею и уехал. Слуга стал размышлять. Что хозяин имел в виду: три распила и четыре части? А может, подумал он, два распила и три части? Так он ломал голову, но ничего не придумал — и отправился к ребе.

Ребе тоже долго размышлял — и пришел к такому выводу:

— Он, конечно, имел в виду три распила и четыре части. Иначе бы он так и сказал: два. Конечно, можно возразить, что он мог иметь в виду один распил и две части. Но тогда он сказал бы еще определеннее: один. И в этом случае было бы ясно, что он имеет в виду один распил и две части. Меньше ведь просто быть не может. Так что ясно, он имел в виду такой вариант: три распила и четыре части.

В Восточной Европе евреи жили часто так же бедно, как тамошние крестьяне. Зарабатывали на жизнь они мелкой торговлей, ремеслом, но только не тяжелым физическим трудом. Гои — неевреи, крестьяне.

В иешиве спорят два студента:

— Как ты думаешь, Янкель, делать детей — работа или развлечение?

— Развлечение. Иначе евреи нанимали бы для этого дела гоев.

В среде ортодоксальных евреев с неодобрением смотрят на тех, кто долго не женится или не выходит замуж. Это относится и к вдовцам, особенно если вдовец — священнослужитель.

У набожного ребе умерла жена. Он, как от него и ожидали, вскоре женился снова. Кто-то из родственников, навестив его, спрашивает:

— Ну, как тебе новая жена?

— Я расскажу тебе притчу, — отвечает ребе. — Жил человек, и у него было две руки. Одну руку он потерял. Заказал он себе новую руку. Стало у него снова две руки. Но новая рука — это была уже не та рука!

— Йосель, говорят, ты большой знаток геморе-лошен (язык Талмуда — смесь арамейского с ивритом). Ты можешь мне сказать, что значит "гаргерет" (горло, глотка )?

— Конечно. Сушеный инжир.

— Ага… А "грогерет" (сушеный инжир)?

— Старая дева.

— Здорово! А "богерет" (созревший)?

— Такое существо: наполовину мужчина, наполовину женщина.

— Интересно. А "андрогинус" (гермафродит)?

— Был такой римский император.

— А Адриан (имя римского императора)?

— Адриан? Не знаю такого.

Лапша на идише — "локшен"; возможно, слово это происходит от ивритского слова "лехеш" (древесное волокно) или "лакош" (собирать). Но не исключено, однако, что оно пришло из тюркского языка хазаров, племени, которое обитало на территории нынешней Южной России и в VIII веке частично присоединилось к евреям.

— Янкель, почему локшен называют "локшен"?

— Это же очень просто. Они такие же длинные, как локшен, мягкие, как локшен, и выглядят, как локшен. Так почему бы локшен не называть "локшен"?

Беседуют два студента иешивы:

— Когда гой ( здесь в значении: крестьянин, мужик) лопает селедку, имеют место пять каше ( буквально: проблемы; здесь в значении "этапы").

Сначала он вымачивает селедку — и эту воду выпивает. Потом снимает с селедки кожу — и эту кожу съедает. После этого разрезает селедку на маленькие кусочки — и запихивает себе в пасть сразу по три куска. Потом угощает другого гоя водкой из своей фляжки, и сам пьет из фляжки другого гоя. Ну а после этого вцепляется другому гою в волосы — а другой гой вцепляется в волосы ему самому…

— Вот и неправильно. Тут не пять, а целых пятнадцать каше.

— Как так пятнадцать?

— Ты видел, чтобы гой за один раз слопал меньше трех селедок?

— Янкель, у меня для тебя есть каше. Дается пруд. На берегу стоит такса и хочет перебраться на другой берег, но ни плыть, ни бежать кругом она не хочет. Как ей перебраться на другой берег?

— Хм, надо подумать… Нет, не знаю!

— Очень просто: она туда переплывет.

— Но она же не хочет плыть!

— А что делать: придется!

Из письма мужа жене:

"Дорогая Ривка, будь добра, пришли мне твои домашние туфли! Конечно, я говорю про мои, а не про твои домашние туфли. Но если бы я написал "мои домашние туфли", ты бы прочла и подумала, что я пишу про твои домашние туфли. Если же я пишу "твои домашние туфли", ты так и прочтешь: "твои домашние туфли" — и пришлешь мне именно мои домашние туфли. Короче говоря, пришли мне твои домашние туфли".

Литовские евреи слывут в Восточной Европе, в отличие от польских и украинских евреев, скептиками, циниками и вольнодумцами.

Некий литвак объяснял: "Знаете, как можно доказать, что христиане переняли церковные колокола не у древних евреев, а у других народов? Если бы в молитвенных домах у евреев были когда-нибудь колокола, то Талмуд наверняка содержал бы огромные трактаты о них. И Шулхан Орух (свод ритуальных предписаний ) был бы в три раза толще, чем сейчас".

Еврея застали в постели с чужой женой — и привели его к раввину. Факта прелюбодеяния еврей не отрицает; но признать свою вину отказывается наотрез.

— Негодяй, развратник! — кричит на него раввин.

— Рабби, — обращается к нему прелюбодей, — в Писании же сказано: никто не может быть осужден, прежде чем будет выслушан.

Раввин вынужден с ним согласиться.

— Рабби, — продолжает грешник, — я имею право спать с моей собственной женой?

— Что за чушь! Разумеется!

— Рабби, а муж той женщины, с которой меня застали, имеет право спать со своей женой?

— Ясное дело, имеет.

— А имеет он право спать с моей женой?

— Тьфу на тебя! Что ты такое несешь?

— Тогда смотрите сами: если я имею право спать с женщиной, с которой никто другой права спать не имеет, то насколько же больше у меня права спать с женщиной, с которой имеет право спать даже он.

Вариант: карманник перед судом.

— Смотрите сами, ваша честь: если я имею право сунуть мою руку даже туда, куда не имеет права совать свою руку истец, — то насколько же у меня больше права совать мою руку туда, куда имеет право совать свою руку даже он !

Еврей размышляет над "Орестеей": "Почему эринии хотят убить Ореста?.. Ну да, Орест убил свою мать, Клитемнестру, значит, он не прав, а эринии правы, что хотят его убить… Но ведь мать Ореста убила его отца, Агамемнона. Выходит, Орест прав, что убил Клитемнестру, а эринии не правы, что хотят его убить…

Но ведь отец убил свою дочь, Ифигению. Значит, мать права, желая убить отца, а Орест не прав, желая убить мать, и тогда эринии правы, желая убить Ореста…

Однако выясняется, что отец, Агамемнон, на самом деле вовсе не убивал Ифигению. Стало быть, мать не права, убив отца, и тогда Орест прав, что убил мать, и выходит, эринии вовсе не должны убивать Ореста!"