Павел Зайцев - Увидеть море

Так… два уголька лежат рядом, засыпанные золой и выделяют ровно столько тепла, сколько надо, чтобы совсем не остыть и не угаснуть. Но этого тепла хватает на долгие годы.

Чья любовь лучше? Я не знаю, а судить не хочу. Судят лишь самодовольные болваны, ханжи и лицемеры. Я не из их числа.

Одно знаю точно, с Олей любви у нас так и не случилось.

В этот период ко мне приехал Дэн.

- Ты совсем не изменился, — сказал он.

Дэн — один из самых близких моих институтских друзей приехал в Москву совершенно неожиданно. Видеться нам доводилось, к сожалению, очень редко. Он жил в далеком Новороссийске, раз в полгода выбираясь в командировки в Москву.

- Ты совсем не изменился, Пашка, — сказал он, когда мы сидели за столиком украинской корчмы на Новокузнецкой и вспоминали старое за графином с хреновухой. — Единственный из всех друзей моих. И я это очень ценю!

Это было сказано как комплимент. Он имел в виду «каким ты был нормальным парнем, таким и остался». Я и сам любил его именно за это качество. Мне казалось, это качество — признак хорошего человека.

Но позже я задумался.

Я действительно закостенел в своих убеждениях и ценностях. Всю жизнь торчал замшелым валуном посреди потока бурно меняющегося мира вокруг. И, если честно, эта позиция не делала мою жизнь проще.

Ещё вчера мир был здесь — прямо передо мной — простой и однозначный. Не всегда добрый, но всегда понятный. Я думал: «Ну, вот меня били, учили, ругали, воспитывали. Я впитывал, как губка. Принимал форму, ловил мудрость жизни. И, наконец, понял, как жить. Теперь буду идти по этому миру, как фрегат по волнам. Уверенный и упорный. Буду жить по совести, идти вперёд легко и с улыбкой, чтобы и всем остальным людям на земле стало ясно — только так и нужно жить».

И пока думал так, и радовался тому, что «понял жизнь», реальность стремительно менялась, выбивая землю из под ног.

А друзья проявляли гибкость. Адаптировались, подстраивались.

И вдруг оказывалось, что мы уже смотрим в разные стороны. Они по ветру, а я совсем не туда.

Я не смог стать флюгером.

Я был компас, упорно показывающий на Север, даже если меня встряхивали, стучали по крышке молотком и подкладывали магнит. Порой было больно, страшно и одиноко, но я не мог показывать НЕ на Север.

«Я же компас, мать вашу так, я не могу по-другому! — с горечью думал я. — Каждой клеточкой чувствую, где находится этот гребанный Север, и тянусь туда до тех пор, пока есть, чем тянуться».

Кто-то кратковременно любил меня за это, отдавая дань прямоте, кто-то ненавидел за то, что бросаю вызов в лицо всему их заслуженному благополучию. Но это ничего не меняло и не могло поменять.

Грёбанная моделька фрегата, которая хочет увидеть море!

…чего его бы ей это не стоило.

Дни и ночи летели, наполненные людьми и событиями. Я был погружен в кучу дел на работе — переделывал сайт компании, вникал в корпоративную бухгалтерию, управлял подрядчиками и встречался с клиентами на предмет оплаты выставленных счетов. Бурная деятельность не оставляла шансов посторонним грустным мыслям появиться у меня в голове. После работы я тоже не оставался в одиночестве: в те вечера, которые не были заняты пробежками по питейным заведениям с Ваней, встречался с девушками с сайта знакомств.

Они были разные. Попадались весёлые и говорливые, но легкомысленные.

«А ещё я люблю…», — говорили они.

Попадались циничные, знающие себе и другим цену, с одного рентгеновского взгляда просвечивающие мужчину насквозь до самого дна его кошелька, и не делающие ни шага без собственной выгоды.

«А чем ты занимаешься?» — говорили эти.

Были такие, кто мучительно хотел выйти замуж за любого более или менее адекватного мужчину.

«Мой папа — генерал милиции, и если мы поженимся, сразу купит нам трёхкомнатную квартиру в центре, а тебе подарит машину», — предложила крепко сбитая девушка. У неё был ребёнок от первого брака и чёрный пояс по тайквондо.

Всех их я водил в рестораны, приглашал на концерты своей группы, гулял по Москве и беседовал, пытаясь найти ту, ради которой захочется забыть обо всём. Ту, в которую я бы смог влюбиться.

Но такой среди них не было.

В один из осенних пятничных вечеров, настрочив массовый шмат уведомлений о том, что «Леонарды Ди Каприо хороши в это время года», я собирал телефонные номера и обратил внимание на рыженькую девушку с хорошей фигурой и приятной улыбкой. В переписке она лаконична. Мы договорились встретиться на следующий день.

- Пойду, завтра на свидание, — поделился я с братом. Он сидел в своей комнате какой-то непривычно поникший.

- Присоединишься? — показал он на бутылку дешевого коньяка на компьютерном столе.

Я не отказался. Чем больше пустела бутылка, тем серьезнее становились наши разговоры. В определенный момент воцарилась долгая пауза. Мы думали каждый о чем-то своем.

- Не так как-то мы живём, — сказал Дима, затягиваясь сигаретой.

«Рождество наступило. В подвале темно… — хрипел из компьютерных колонок Шевчук — Сколько душ погубилонапротив окно? Я забыл, что в природееще что-то есть. Шестого приняли роды — без шести минут шесть…»

Лицо брата исказилось.

- Паш, а ведь сколько их там погибло. За Россию погибли, а не за шмотки, и не за тачки. Все самые лучшие там остались! Чистые!

Щека брата как-то неловко дернулась, он судорожно затянулся сигаретой и отвернулся. Упершись левой рукой в лоб, он вдруг согнулся и вдруг затрясся в немых рыданиях. Его плечи как-то смешно ходили ходуном, а голова впечаталась в чашу подставленной ладони.

Я вдруг почувствовал себя очень беспомощно. Неловко похлопывал его по спине и бормотал что-то вроде «Дим, хорош…ну, ладн… Дим…хорош». А он уже рыдал в голос, взахлёб, стыдясь, отворачиваясь, размазывая слюни и сопли по покрасневшему лицу.

Я понимал его.

Это была эмпатия высшего порядка. Он плакал не только и не столько об этих неизвестных русских солдатах, принявших мученическую смерть на клочке земли, который так никогда и не стал частью России. Он плакал о всем том хорошем и честном, что ушло вместе с Прошлым. Он плакал о детстве и о том, что это не он погиб от пули плечом к плечу с Настоящими Людьми, что остался и гнил заживо в этом бессмысленном, затхлом, жалком и бездушном Обществе.

О, я его прекрасно понимал!

И чувствовал себя ужасно… Легко обнять и утешить слабого человека… Плачущую женщину, но как утешить человека сильного?

А за окном начался настоящий снегопад. Снег валил щедрыми пушистыми хлопьями. Невинными и величественными. Миллиардами нетронутых стерильных снежинок укрывал всю грязь и зло, в которую стоптался, скомкался наш мерзкий подлунный мир. Брат, уткнувшись мокрым от слез лбом в свои пятнистые от въевшейсяся автомобильной краски ладони, перестал всхлипывать и только тяжело и глубоко вздохнул, как дышат старые собаки в предчувствии близкой смерти…