В. Попов - Альманах всемирного остроумия №1

Однажды цесаревич Павел Петрович, проезжая верхом по Мещанской улице, за год до своего вступления на престол, встретил партию арестантов, следовавшую в Сибирь, и приказал ехавшему с ним адъютанту Кутлубицкому подать им милостыню. Один из них (из ссыльных), узнав наследника престола, сказал так, что мог слышать Павел Петрович, ехавший шагом: – «Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии твоем». – Великий князь велел записать имя и фамилию произнесшего эти слова и, по восшествии на престол, немедленно велел возвратить его на родину. (Записку эту всегда, по приказанию его, клали ему в карман). Возвращенный оказался уроженец Симбирской губернии Прохор Матвеев, невинно осужденный за воровство.

Император Павел терпеть не мог видеть различные искажения в калечении человеческого тела: всякое безобpaзиe производило на него неприятнейшее впечатление. Из записок бывшего его адъютанта, а потом флигель-адъютанта и генерала Кутлубицкого (в «Русск. Арх.» 1866 г.) сделался известным один, по этому обстоятельству, анекдот. Раз, проезжая с Кутлубицким верхом по улицам столицы, Павел увидел вылезшую из кареты и стоявшую на каретных подножках уродливейшую старуху-карлицу, горбатую, с громадным носом в вообще всю какую-то исковерканную. Она остановилась перед императором, чтоб подать ему челобитную и, по обычаю, сделать реверанс, что требовалось несмотря ни на какую грязь и распутицу. Государь ощутил при виде старухи этой сильнейшее, болезненное какое-то отвращение, дал шпоры своей Фрипонке (любимая серая верховая его лошадь) и быстро удалился от возмутившего его зрелища.

По справкам оказалось; что эта карлица c горбом и с носом полишинеля – какая-то польская графиня, которая имеет большое дело в Сенате и приезжает в Петербург уже десятый раз, но все без толку. Узнав об этом и желая избавить столицу и себя, главное, от лицезрения столь уродливой личности, какова эта графиня император объявил генерал-прокурору, чтобы он не выпускал сенаторов из присутствия, пока они не окончат процесс означенной графини и чтобы он сам привез к государю решение по оному. Решение сената оказалось в пользу польской графини, которой в копии оно было тотчас же доставлено, а вслед за тем она была выпровожена за заставу, по Высочайшему повелению (при чем отобрана была от нее подписка о не приезде в столицу иначе как по особому на то разрешению. Старухе самым деликатным образом нашли возможным объяснить неделикатную причину того, почему столь быстро последовало решение по ее нескончаемому делу и почему столь же быстро она была удалена из столицы. Со всем тем она просила передать ее чувство признательности государю. Но Павел Петрович, усмехнувшись, сказал: – «Не мне она обязана всем этим, а своему горбищу да носищу».

Будучи наследником престола и цесаревичем, Павел Петрович нередко подвергался неудовольствию императрицы Екатерины, его родительницы. Раз она так на него прогневалась, что приказала состоявшему при ней камергеру и ордонанс-адъютанту [48], князю Николаю Ивановичу Салтыкову, немедленно арестовать великого князя, препроводить его в Петропавловскую крепость и держать там впредь до повеления. Спустя нисколько времени Екатерина, среди своих важных занятий почти забывшая об этом своем распоряжении, – вдруг однажды спросила князя Салтыкова: – «А что наш арестант, как он раскаивается в крепости?» – Тогда Салтыков, став на колени перед императрицей, сказал ей: – «Ваше величество! Казните меня, как неисполнителя вашей воли, но внемлите: великий князь и минуты не был в крепости, а находился в домашнем apecте. Я осмелился так поступить по чувству долга верноподданного, потому что исполнение воли вашего величества в момент раздражения могло иметь, самое меньшее, то печальное последствие, что вы сожалели бы о сем вашем действии». – Императрица не выразила князю Салтыкову особенной признательности, но нисколько не прогневалась на него и велела немедленно освободить своего юного арестанта и прислать его к ней. Как только она увидала великого князя цесаревича, то, указывая на Салтыкова, сказала: – «Не меня, а его благодари», – при чем рассказала все как было. – Наследник, обнимая князя Николая Ивановича, тогда будущего еще воспитателя будущих великокняжеских детей, сказал: – «Я услуги этой никогда не забуду и когда буду иметь власть, то награжу тебя на удивление всех». – И действительно: спустя двадцать пять лет после этого случая, в первый день своего восшествия на престол, – государь пожаловал князя Салтыкова, никогда на войне не бывавшего, фельдмаршальским жезлом, действительно на удивление всем.

Раз случилось императору Павлу встретить одного армейского офицера, который шел по улице без шпаги, а шпагу нес солдат в некотором расстоянии. Государь, проехав довольно быстро мимо этого небрежного и ленивого офицера, пренебрегавшего даже оружием, присвоенным его званию и мундиру, возвратился назад и спросил солдата, чью несет он шпагу. – «Офицера моего, который впереди идет». – «Офицера! – сказал удивленный государь, – так значит, что ему слишком трудно носить шпагу и ему она, видно, наскучила. Так надень-ка ты ее на себя, а ему отдай с портупеею штык свой: он ему будет легче и покойнее». – Этим словом государь вдруг пожаловал этого солдата в офицеры, а офицера разжаловал в солдаты. И пример этот, произведя ужасное впечатлено во всей армии, имел великое действие: офицеры перестали сибаритничать и стали лучше помнить свой сан и свое звание.

Император Павел Петрович встретил однажды на улице таможенного чиновника, до того пьяного, что тот едва на ногах держался. «Ты пьян»! – сказал ему гневно монарх. – «Так точно, ваше императорское величеств». – «Где это ты так напился?» – «На службе вашего императорского величества». – «Это что за вздор, как на службе?» – «Да, ваше величество, усердствуя по служебным обязанностям: я эксперт, т. е. обязанность моя пробовать на язык все привозные спиртуозные напитки».

Сын Александра Львовича Нарышкина, генерал-майор (бывший впоследствии генерал-адъютантом и пр.), в войну с французами, получил от главнокомандующего армией поручение удержать какую-то занятую им позицию. Император Александр Павлович сказал ему: – «Я боюсь за твоего сына: он занимает важное место.» – «Не опасайтесь, ваше величество, – отвечал Нарышкин, – мой сын в меня: что «займет», того не отдаст».

Во время нашей Отечественной войны с французами в 1812 году, когда армия Наполеона I начала отступать, и войска терпела страшный недостаток в хлебе, откуда-то подвезли неожиданно множество сухарей, для уборки которых не нашлось никакого складочного места, так что начальство принуждено было свалить их грудой на открытом воздухе и приставить часового. К заманчивой груде подошел родной брат часового и протянул руку к сухарю. «Берегись! убью!» – закричал часовой, прицеливаясь. – «Братец, голубчик! Один только сухарик! Я три дня крошки во рту не ел!» – «Не попадайся мне только спереди, а за спиной меня глаз нет!» – возразил находчивый караульщик и, повернувшись от груды, медленно начал шагать, давая полную, возможность брату удовлетворить голод, не изменяя в то же время и своему долгу.