Остап Вишня - Ни пуха вам, ни пера

За селом, за Крынками, из Конки направо вытекает небольшая, густо-прегусто закудрявленная вербами речушка Басанка, которая почтительно прикорнула к могучему Днепру, а из Басанки небольшой ерик идет в Дедушкин лиман, а вокруг Дедушкина лимана раскинулись лиманы Малая Злодеевка, Большая Злодеевка, Круглик, Шея...

...Посреди Дедушкина лимана был когда-то небольшой островок, заросший густейшим-прегустейшим камышом. А на том островке росло три куста калины. Давно это было. Еще до царицы Екатерины. Жил в те времена где-то чуть ли не под Херсоном дед Ступак. Жил он с бабкой Килиной, а детей им господь не дал. Бабка Килина была очень злая, такая злая и клятая, что поймала когда-то в своем дворе татарина и свернула ему голову глазами назад:

"Чтоб бусурман никогда больше вперед не глядел!"

Дед Ступак как раз сети на озере проверял. Проверив сети, дед пришел домой, увидел того татарина, который назад смотрел, перекрестился и, дрожа, произнес:

"И со мною такое будет!"

И огородами, огородами, огородами - на луга и к Днепру. Да как пошел по-над Днепром против воды, да и дошел до нынешнего Дедушкиного лимана. Глядит: островок. Он переплыл речку Басанку, где вброд, где вплавь, - на островок. Выкопал между тремя калиновыми кустами землянку да и поселился на том островке. Сбежал, выходит, от бабы.

Так вы думаете, не нашла его старуха? Нашла!

Перебралась бабка Килина на островок загонять деда домой.

"До каких пор ты меня будешь мучать?" - бросился к старухе дед.

Бабка Килина деда по темени цепком! Дед-без чувств!

Старуха на него - кадку воды! Дед вскочил и удирать! А в голове у деда еще не все как следует прояснилось - он в воду. А там - омут! Потонул дед, только пузырьки на том месте пошли.

С того времени и называют этот лиман Дедушкиным лиманом.

Давно это было. Уже и островка того нет - в воду осел, а еще до сих пор на том месте, где нырнул дед Ступак, если присмотреться, пузырьки со дна подымаются...

- Ну, а с бабкой Килиной что?

- А что с такими бабами, как бабка Килина, бывает? В ведьмы устроилась! Долго на метле вон там около Херсона кружила, кровь высасывала, а потом в Киев на Лысую гору подалась. За главную ведьму, говорят, на Лысой горе правила. Вот как, бывало, на Лысой горе устраивался шабаш ведьм, так очень часто можно было слышать мощный голос - резко так запевает, запевает, запевает, а потом и выведет, словно бугай с поросятами, - это бабка Килина! А вот лет десять назад приезжал к нам из Херсона лектор, так говорил, что ведьм и на Лысой горе уничтожили, теперь там одни предрассудки остались! А что это за штука предрассудки, я вам уже и не скажу! Говорил тут один у церкви, как я вот в великий пост говел, что это будто антирелигиозная пропаганда! Может быть!

Это так про Дедушкин лиман дед Кирюха из Маяков рассказывает.

- Да что вы его слушаете? - пыхтит трубкой дед Круча. - Болтает черт знает что! И кто бы это ему поверил, что старуха деда утопила? Да еще не народилась и никогда в свете не народится та баба, чтобы меня утопила!. Моя покойница тоже когда-то, бывало, за качалку хваталась! Так я ей показал качалку! Если бы сапог не упрятала да на печь меня не загнала, я бы ее прикончил! И не каркнула бы! А так своей смертью умерла! Видели мы таких баб!

- А где же, дедушка, Сирка Ивана щука, на три пуда с фунтом? спросил у деда Кручи Гордей Иванович.

Дед Круча поглядел на небо, повздыхал, перекрестивши лоб:

- Побледнел, глядите вон, уже Млечный Путь. И Волосожары вон куда откатилися! Давайте подремлем! Вот-вот уже и рассветет! Ложитесь! Лучше завтра про щуку расскажу!

* * *

...Дед Круча набил трубку, придавил табак в трубке ногтем большого пальца, завязал кисет, запрятал кисет в карман, взял из костра уголек, положил в трубку, разжег трубку, потянул раз пять, вынул трубку изо рта, сплюнул и начал:

- Было это... Да еще мой дед покойный, царство ему небесное, жив был. Чтоб не сбрехать, было это как раз тогда, как вышло замирение с Гапонией (Японию дед Круча упорно называл Гапонией, а японцев - гапонцами). Начали у нас тогда, помню, панские якономии палить. То там в степи пан горит, то там... Да и у нас была панская якономия... Я родом не тутешний, я оттуда, аж из-за Чаплинки, туда ближе к Таврии... Мне уже тогда на призыв повернуло. Вот дед и говорит:

"Что ж оно такое на свете делается?! Всюду паны горят, а наш же как: у бога теленка съел или как?"

Посмотрел на меня дед, а я на деда, а потом дед и говорит бабе:

"Ты, Федоська, хлеба нам в торбочку положи, хлебины две, да луку с десяток, соли, пойдем мы с Ванькой (меня Иваном зовут) сеткой перепелов ловить".

"А на что же вам аж две хлебины?" - спрашивает баба.

"Да мы не скоро вернемся! Наловим перепелов да, может, в самые Алешки на базар понесем. В Алешках, говорят, немцы за перепелов хорошие деньги дают!"

Дед говорит, а сам и не улыбнется, а я сразу догадался, что не перепелами тут пахнет.

Одним словом, чтоб долго не говорить, сгорела той ночью у нашего пана якономия, а мы с дедом очутились аж в Основе, работали на виноградниках, а потом в эти места прибились да тут уже и отаборились.

Родители мои с братьями да с сестрами на Дальний Восток подались, где-то аж на Амуре очутились, а я с дедом остался. Когда все немного утихло, переехала к нам бабушка, да и жили мы тутечки, тут я и женился, тут сначала мы бабку похоронили, а потом и деда...

Замолк дед Круча и задумался, задумался... , Покатилась с неба звезда, заревел бугай в Казначейском лимане, ударила под осокой щука.

- Ишь бьет! Ишь, как бьет! - помогал бородой дед.

- А когда ж уже про щуку, дедусь? Про Сирко-ву? - Гордей Иванович к деду.

- А ты не перебивай! - сердито огрызнулся дед. - Ты слушай!

Тихо-тихо стало вокруг. Такая настала тишина, что не слышно было даже журчанья ручья, не шуршали камыши, не выбрасывалась рыба. И мы словно не дышали.

Вдруг крик:

"Ко-ко-ко! Ггр-гр-гр-гр!"

Зашелестели крылья, и сонный петух сорвался с вербы и упал на Гордея Ивановича.

- Побей тебя сила божья! - подскочил Гордей Иванович.- Откуда он тут?

- Чтоб он сдох! - выругался дед Круча. - То куры сторожа на вербе ночуют. Сторож тут рыбацкую снасть охраняет! Бригада тут рыбацкая колхозная рыбачит.

- Смотри, напугал как, чертов петух!

И снова тишь, тихо, тихо...

... - Так вот, значит, и поплыли мы на лодке с дедом,- начал дед Круча, - в речку в Басанку. В Дедушкином лимане у нас сети стояли. Так мы, бывало, проверим сети, а тогда и балуемся на шук в Басанке, на живца... А омуты там глубокие есть! Там такой есть омут - саженей, должно быть, пять глубиной. Закинули, значит, мы на живца. Живец крупненький, крючок тоже такой, что и бугая удержит, а леска в двадцать пять волосин. Тогда еще капронов мы не знали, а сами плели леску из конского хвоста. У степных лошадей, что в табунах долго ходили, отличный волос был - крепкий, увесистый и в воде незаметный. Щук мы ловили на живца много. Так что, ничего удивительного не было, что поплавок вдруг нырнул. Подсек я. А дед рядом. Подсек, значит, дернул и вспомнил черта: за корягу зацепился. Дед не любил на воде черта поминать, ругнул меня за то, что я его вспомнил, да и спрашивает: