Лёха Андреев - Сядьте на пол

— Это Смерть!» (диалог Евы и Кита, 2014)

Впрочем, даже признанные специалисты по детям обходятся с темой смерти как-то очень поверхностно. Психологи вообще склонны ставить во главу угла успокоение, а не объяснение — в этом они не отличаются от священников.

У известного доктора Бенджамина Спока в книге "Проблемы родителей" [27] есть глава "Как говорить с ребёнком о смерти". Спок считает, что этот вопрос — не повод для волнений, если только ребёнок не является "особо тревожным"; но у таких психических расстройств свои причины, требующие вмешательства профессионалов. Другим важным фактором, по Споку, является отношение самих родителей к смерти — они могут передавать детям собственные тревоги и ужасы, которых у самих детей не было.

Если же и родители нормальные, и дети не тревожные, то никаких особых проблем доктор не видит: "Ну, расстроятся слегка на короткое время, и всё. Дети каким-то образом сживаются с идеей смерти". Общий рецепт ответов на вопросы о смерти у Спока такой:

«Я предпочитаю рисовать ребёнку картинку, в которой вся семья старится, умирает и отправляется полным составом жить на Небеса. При этом такие детали, как разница в возрасте, сознательно игнорируются до тех пор, пока ребёнок не станет более разумным и независимым. Если же нужно не религиозное объяснение, то я заостряю внимание на том, что смерть придет ещё очень нескоро…»

И опять можно заметить, что до подобных "объяснений" дети и сами доходят в пять-шесть лет, как в моей собственной утешительной истории про врачей будущего. Наверное, от взрослых они ждут чего-то другого. Хотя — ждут ли? Может, мы действительно переносим на них свою тревожность?

Среди игрушек-фаворитов трёхлетнего Кита как-то раз появился новый космический динозаврик, не похожий на остальных. И ещё одно отличие от прошлых героев — у динозаврика нет родителей. Вначале Кит сказал, что они умерли. Я предложил версию полегче: остались на другой планете, потому что сынок-динозавр от них улетел. Но Кит эту версию не принял. Зато предложил свою: папа и мама динозавра потерялись в лесу. То есть не ребенок ушёл, а именно родители исчезли.

Что это? Отражение какого-то семейного конфликта? Осознание смертности родителей? Страх сепарации? Спустя пять лет мы едем с трёхлетней Евой в маршрутке, она играет с двумя фигурками:

«— Привет! — Привет! — Ты кто? — Я ёжик, мои родители умерли. — А я пряничный человечек, мои родители тоже умерли. — Ну давай дружить!»

А ещё через пару лет Лёва, ничего не зная об историях старших, довёл сюжет до своего оригинального решения.

— Мне приснилось, — с загадочной интонацией начал он. — Что папа с мамой куда-то пропали…

«Ну, сейчас будет печальная история, как у Кита, — подумал я. — Про то, как он остался один…»

— Остались только мы с Никитой и Евой! — весело продолжал Лёва. — И мы пошли в кафе есть блины!

После таких наблюдений можно даже поверить Чуковскому, который пишет:

«Замечательны те многообразные и хитроумные способы, при помощи которых ребенок отгоняет от себя мысль о смерти. Самообслуживание оптимизмом — могучий закон детской жизни… Когда дети становятся старше, эгоистическая забота о личном бессмертии и о бессмертии ближайших родных начинает сменяться у них бескорыстной мечтой о бессмертии всего человечества. Отражая в своем сознании реальную действительность, ребенок по самому существу — материалист».

Однако тут есть противоречие. Если ребёнок — практичный материалист, зачем ему "мечта о бессмертии всего человечества"? Это ведь очень идеалистическая мечта.

И действительно, эти ребята могут такой материализм показать, что даже расстроишься. Однажды, когда Киту был шесть, зашедший к нам в гости доктор Владимир Волошин предложил ему решить математическую задачку:

— Сколько лет будет папе, когда тебе будет сто лет?

— А папы уже не будет, — моментально ответил Кит без особых эмоций.

Мы с Вовкой удивлённо расхохотались. Надо же, как легко он меня похоронил! Я-то в его годы сидел на пожарном жёлобе и переживал за всех умирающих.

А Ева в свои пять лет так же легко ответила на вопрос, не будет ли ей жалко, когда я умру:

— Нет. Я ведь останусь с мамой. Правда, мама потом тоже может умереть. Но я буду уже большая и смогу жить одна.

Было бы здорово закрыть тему на этой оптимистической ноте — как делают Чуковский, Спок и Пернилла Стальфельт. Но поскольку моя книга посвящена опыту, а не теориям, придётся добавить: в других ситуациях и в другом возрасте всё иначе. Даже смерть нашего кота вызвала у детей нешуточные слёзы, и говорить на эту тему со старшими (7 и 12 лет) оказалось труднее, чем собирать их шутки в пятилетнем возрасте.

У Ирвина Ялома в "Экзистенциальной психотерапии" [28] есть глава "Представление о смерти у детей". Она начинается с исторических заблуждений психологов. Например, Зигмунд Фрейд считал, что даже в восемь-девять лет ребенок не способен осознать, что такое смерть, его больше интересуют сексуальные вопросы. И хотя Фрейд никогда не работал с маленькими детьми, его выводы повлияли на всё психологическое сообщество, и вопрос о значении темы смерти в развитии ребенка был надолго закрыт. Кроме того, вытеснение этой темы из многих психологических теорий объясняется и общей тенденцией человечества (в том числе многих ученых) отрицать смерть — и личностно, и в профессиональной сфере.

Сам же Ялом по своим наблюдениям, а также по другим исследованиям делает вывод, что тема смерти волнует детей гораздо больше, чем знают об этом взрослые. А преодоление страхов беспомощности и уничтожения он называет одной из основных задач развития ребенка. Кроме того, осознание смерти детьми и их способы борьбы с этим страхом различны в разном возрасте. Испугавшись в самом начале, в 3–5 лет, ребенок затем как бы успокаивается. Но это не значит, что он разобрался:

«В латентной фазе развития ребенок научается (или его научают) отрицать реальность; постепенно, по мере того, как у него формируются эффективные и изощренные способы отрицания, образ смерти уходит в бессознательное и явный страх смерти притупляется. Беззаботные дни препубертата, «золотой век» латентности — порождены тревогой смерти, а вовсе не ее уменьшением. В этот период ребенок приобретает много общего знания, но в то же время уходит от знания о фактах жизни. Сознавание смерти становится так же «латентно», как инфантильная сексуальность. С наступлением пубертата детские механизмы отрицания перестают быть эффективными. Интроспективные тенденции и возросшие ресурсы позволяют подростку вновь встретиться с неизбежностью смерти, терпеть тревогу и искать альтернативный путь сосуществования с фактами жизни».