Юрий Курик - Капкан для мэра

Себя «Виллис» помнит с момента установки в его автомобильную грудь пламенного мотора. Молодой, энергичный он был полон решимости и благородных помыслов, сделать этот мир лучше. Был готов рвать свой мотор и шины ради добра и мира. Его индивидуальное рвение, как и у тысячи его собратьев по конвейеру, было замечено на Олимпе власти США и Англии. По ленд-лизу их отправили в далёкую Россию сражаться и умирать в битве народов с величайшим злом всех времён – гитлеровским нашествием.

Сначала была многонедельная морская болтанка и ужас, заключённый в лае зениток, уханье авиабомб, в шелесте торпед, грохоте взрывов, в брызгах ледяной океанской воды и в предсмертных хрипах кораблей. Облегчение пришло с выгрузкой и многоэтажием русского мата. Так начался русский период его автомобильной жизни.

Первую, по настоящему мужскую руку одновременно сильную, твёрдую, и настойчивую в своей хватке, в то же время ласковую и тёплую, «Виллис» познал в лице первого шофёра Васи, бывшего тракториста из уральской глубинки. Всё военное лихолетье они провели вместе. Бог и судьба их миловали. Возили они из штаба армии в другие нижестоящие штабы разнокалиберные генеральские и полковничьи задницы. Подсушенные и подтянутые зады пехотных чинов, жирные и вонючие интендантские, верткие и нетерпеливые смершевские. Время от времени шофёр Вася, как говорил он сам, «заправлял кардан в выхлопную трубу очередной санитарке или связистке» и начинал их «драить». Что это такое, бедный Виллис не мог знать и не мог увидеть, не смотря на то, что в любопытстве закатывал свои глаза-фары под самый капот. Тем временем, бабы охали, стонали, всхлипывали, чмокали, вскрикивали, чавкали, шумно сглатывали, обдавая жаром голых задниц его сиденье, и раскачивая рессоры. Будучи ярым прагматиком, Виллис не мог понять своим железным сердцем этого бессмысленного, сего точки зрения, времяпровождения в судорожном раскачивании голым задом приличной машины. Хорошие, авторитетные зады навешивают на себя номерные знаки, запасные колёса, фаркопы, а не пыхтят в глупом стремлении непременно сломать задние рессоры у уважаемой всеми автомашины. Между прочим, иностранца и добровольца на этой войне.

Виллис был военной машиной до последней гайки и философски относился к увлечению Васи поддерживать кардан в полной боевой готовности. Относил это к тяготам и лишениям воинской службы и стойко их переносил. Тем более, что Вася именно задние рессоры лелеял больше, чем передние. Холил и лелеял, обиходил и смазывал их душистым автомаслом.

Войну с «гансами» они закончили на венгерском озере Балатон. В его водах неразлучная фронтовая парочка смыла пыль военных дорог, отстирала портянки и чехлы, отмыла подмышки и другие интимные места от солдатского пота и предались празднованию победы!

Вася забросил задрюченных суровыми буднями войны и многочисленным воинством подруг и рванулся утешать местных одиноких, крутобёдрых молодух. Его увлечение – Гелена с буферами, как у «студобеккера» оказалась последней каплей в чаше их общего фронтового везения.

Через семь дней Вася сидел за баранкой своего верного Виллиса и плакал пьяными слезами, повторяя загадочную фразу:

– Теперь я понял, почему кричат так громко петухи и тихо плачут так мужчины…

На следующий день Васю госпитализировали в подвижной полевой госпиталь с диагнозом гонорея.

Бесхозный Виллис, потеряв своего хозяина в жаркой битве любви, в эту же ночь лишился всех четырёх колёс, запаски, новенького аккумулятора и фар. После трёхсуточного насильственного автостриптиза Виллис попал на глаза начальнику автослужбы и был списан под чистую с военной службы и эвакуирован железнодорожным транспортом на один из складов трофейной техники на территории России.

Вася благополучно выздоровел и клятвенно пообещал:

– Лучше собственный кардан на пятаки порублю, чем чужеземок трахать буду!

Так проклятые империалисты лишились шанса улучшить свой генофонд за счёт деревенской славянской крови.

Маршальского жезла Вася в своём солдатском сидоре не носил и после дембеля уехал в свою родную деревню, где усердно начал зарабатывать алкогольный цирроз печени, от которого и принял героическую смерть, оставив на произвол судьбы безутешную вдову Клавдию и четверых вечно голодных пацанов.

Судьба Виллиса вначале складывалась весьма печально. Дождь и ветер добивали его железное нутро.

Однажды сильные, ухватистые руки лесника Егора Тимофеевича выхватили бренные останки Виллиса из автохлама и при помощи трофейных запчастей, снятых тут же с других машин, и таинственных заклинаний, в переводе на английский обозначающих примерно: «Ирбит Тавду твою мать в переносицу» американское чуда автопрома было реанимировано для трудовых побед на лесном кордоне.

Жизнь на свежем воздухе, круто настоенном на запахе сосняка, сдобренном ароматом цветущей липы и разнотравья, пошла на пользу. Виллис обзавёлся камуфляжной окраской, могучим кенгурятником, передней и задней лебёдками. «Жизнь удалась!» – часто думал Виллис, и сглазил свою судьбинушку. Однажды на дальней делянке, в малиннике, повстречались неожиданно нос к носу Егор Тимофеевич с медведицей. Всё бы обошлось, не будь с ней двух медвежат пестунов. Короче говоря, похоронили Егора тут же на лесном кордоне. Все дела перешли к его жене Зинаиде Герасимовне. Женщина она деловая и могучая. При желании могла без домкрата поднять задний мост ЗИС-5. Между нами говоря, медведице в жизни очень повезло. Зла на неё очень была Зинаида Герасимовна. Не ровен час, встретилась бы она лесничихе и, как пить дать, осиротели бы медвежата. И Егор Тимофеевич, жив бы остался. Полакомился пельмешками из медвежатины, но… мы предполагаем, а Бог располагает. Не случились пельмешки. Обошлось компотом на 40-й день, в память о Егоре Тимофеевиче.

Ещё год повозил Виллис жаркое, могучее тело лесничихи по разным делам.

Без мужского догляда начал он хиреть, ломаться, и в конце концов был заброшен в сарае с курами, как вещь, не подлежащая ремонту, но которую жалко выбросить. Виллис тяжело вздыхал, вспоминал горячие молодые задницы на своём заднем сидении, всхлипы и стоны всех этих Маш и Тамар, страдал от невозможности увернуться от куриного помёта. Особенно возмущала его чёрная наседка, устроившая гнездо прямо на его моторе. Вглядываясь вечерами через щели в стене сарая в светящиеся окна лесной заимки, ему виделись, то его первая любовь шофёр Вася, то нечаянно глупо погибший Егор Тимофеевич. Смертельная тоска сковывала его железное нутро, и мечтал он перед смертью хоть на пару километров вырваться на лесной простор и погибнуть, врезавшись со всей дури в вековую сосну.