Татьяна Ефимова - Осязаемая реальность

Из-за просторного женского тела, бывшего только вчера целой вселенной, показались мужчины, а от них веяло угрозой: порой даже на самом бессмысленном, тощеньком лице мерещилась вороная ассирийская борода, а в самых бесцветных глазах била хвостом яркая тысячелетняя злоба. Бывшие хозяйки мира бегали рядом —постоянно спешили, приносили, уносили, говорили быстро и требовательно, с надрывом.

Среди этого судорожного мелькания лиц запомнилось только одно – не женское, не мужское, а девчачье личико – самое обычное, с пухлыми щеками и прыщиком у губ. На каком-то взрослом празднике, в привычной для подростков ссылке остывшей кухни, девочка шепотом рассказала ему, как придумала найти себе личного бога. Тот, который предлагался родителями, пугал – ни прощения, ни веселья, только чистая борода и беспощадные глаза. А вот старые, забытые идолы были нестрашные и красивые – обнаженные греческие хулиганы, твердые желтые боги Египта, абсолютно равнодушные Будды. Самой удобной оказалась некая Исида – тихонько собирала своего мужа по кусочкам, носила нарядные крылья и смешную шапочку. Выбрав Исиду, можно было бы просто выйти вечером на балкон, смотреть на небо и тихо просить, а изумленная богиня, долгие века терпевшая забвение, непременно бы откликнулась.

Услышала ли Исида глупую девочку, он так и не узнал. Но в ночном небе, за острыми взглядами звезд, ему долго еще мерещился кто-то забытый, но не теряющий надежды на воскрешение. Наверное, молиться ему было бы легко – словно бы ты знаешь главный секрет и можешь пройти без очереди, гордо глянув на терпеливую толпу, вяло шепчущую что-то у входа в другой храм.

Став совсем взрослым, и вступив по телесным своим потребностям в плотные, близкие отношения с женщинами, он узнал поближе их странный и дикий мир. Самолично назначенные пытки, еже утренняя борьба и ежевечернее поражение – наблюдать за этими прыжками было смешно и горько. Именно тогда женщины, живущие рядом, окончательно потеряли голоса —их песни навсегда исчезли, а надрыв перешел в ультразвук, неслышимый человеческому уху. Беззвучно шевеля губами, его подруги скользили мимо, задерживаясь рядом лишь для короткого обмена несуществующим теплом. А потом было пусто: вечером, перед сном, после привычного сражения с мелкими укусами дня, внутри звенела бестелесная тишина.

Раздражение от жизни кипело и переливалось через край – благо, поводов для гнева реальность подсовывала предостаточно. Казалось, что все, абсолютно все были крепко накрепко приколочены к своим крестам, и самым постыдным образом изображали радость, испытывая при этом нескончаемой глубины страдание. О любви, счастье, доброте и говорить не хотелось – кому нужны эти дурацкие выдумки, похожие на ветхое белье, смущенно сохнущее на ветру.

Времени для сожаления не осталось – пройденный путь как грязная колея на обочине – не давал шанса остановиться и подумать. А думать очень хотелось – когда, если не сейчас? Вот было бы хорошо, если бы вместо раздражения пришла жалость – ко всем несчастным, сражающимся без войны, обижающим без причины, шумящим без повода.

Но жалость не приходила, драгоценности не копились, ума не прибавлялось, да и вспоминать было нечего – только короткую безопасность детства и шепот дурочки с фальшивой египетской статуэткой в руках:

– И она ему, понимаешь, была и сестра и жена как бы одновременно. А у него еще брат был, звать его Сет – злой очень. Он Осириса изловил и на кусочки порвал, раскидал везде по стране. Исида тогда плакала долго и очень сильно, а потом пошла Осириса собирать. Четырнадцать кусочков нашла, все тело, кроме.. ну короче, всё собрала, а чего не доставало, из глины слепила. И потом оживила его своей волшебной силой, и они жили еще долго-долго и очень счастливо. А после всех этих бед она очень стала добрая, и за всех теперь переживает – и за детей, и за женщин. И когда кто-то умирает – неважно кто, она плачет также сильно, как по Осирису. Понимаешь, из-за каждого плачет и убивается…

Тогда девочка шептала что-то еще, он уже не помнил, о чем. Но очень хорошо сохранил в памяти свое собственное ощущение, ставшее в то время откровением, а сейчас превратившееся в полную нелепость. А тогда, в той детской темноте, даже рот открыв от интереса, он смотрел на уютно горящие за окном желтые огни и грелся уверенной радостью – если даже прямо сейчас, сию минуту он вдруг умрет, кто-то обязательно заплачет.

Написание книги – это приключение. Не человек выбирает историю, а история выбирает человека. Ведь многие, кто писал книги, потом говорили, что никогда не планировали писать о других мирах или о бездомных детях; бывает, конечно, и такое, что книги пишутся о том, о чем всю жизнь грезил человек, но это редкие случаи. Решение написать книгу приходит неожиданно. Главное – не бросать попытки, даже если ничего не получается. Не книгу пишут, а книга пишется – в этом и есть сложность. У книги есть характер, она может загнать того, кто пишет книгу, в глухой угол. Писать книгу – это как на звезды смотреть: вроде бы, чего там сложного, а то холодно, то глаза болят, а то небо тучами затянуто. Но сколько удовольствия получает человек, который решает написать книгу, этот самый обыкновенный человек, не красавец и не умница… Он проживает вместе с героями их жизни, строит вместе с ними планы на будущее. Если человеку, что пишет книгу, не нравится наш мир, он может создать собственный, и нет ничего прекраснее…

В небольшом дачном поселке стоял старый дом. В нем давно никто не жил: хозяева переехали в город, а продавать его не спешили. Палисадники его заросли сорняком, а лепнина, ранее украшавшая дом, осыпалась. Теперь, спустя много лет, когда имена и лица живших здесь стерлись из памяти односельчан, лишь мыши да крапива правили домом. Крапива жила в палисаднике и не лезла в жизнь соправителей, а те отвечали ей взаимностью. Так они и сосуществовали.

Культурные растения, росшие в палисаднике, сгнили под гнетом крапивы, лишь немногие продолжали жить в столь трудных условиях. Большинство из них были розы. Эти цветы, имеющие шипы для защиты, смогли сдержать крапиву, а позже и ужиться с ней. Остальные представители культурного класса, такие как тюльпаны, незабудки и колокольчики, которые раньше преобладали над розами, остались в малых количествах и старались лишний раз не показываться на глаза правящих.