Вадим Молодых - Разность заразы

Президент своей непредсказуемостью козырял… Хотя те же аналитики говорили, что козырял не он сам по себе, а его пропагандисты и агитаторы тут шум и пыль поднимали, придавая его образу сакральности.

Но и президент, втиснутый в рамки любимого народом – боготворимого даже им! – образа уже сам не мог особо вольничать в поступках. Даже когда надо было сделать что-то уж совсем очевидное (и ему хотелось так сделать!), он вынужден был поступать не так. Куда денешься? Поди откажись от привычного стиля – и ногами вперёд ведь из Кремля вынесут! Придушат, а потом сожгут, зарядят твоим прахом Царь-пушку и выстрелят тобою навстречу ветру. Нет уж, ребята! Пусть всё остаётся, как повелось… Никто не должен знать, что там у него, президента, в голове происходит… Даже он сам! А то чревато ведь!..

Президент несколько раз, туда-сюда, перевёл взгляд с одного на другого, решил довериться случаю, чтоб не провоцировать излишнего деструктивного соперничества между группировками в правительстве, назначил «орла и решку», стрельнул у них монету (не пристало президенту с мелочью ходить!), щелчком подкидывая закрутил её, поймал одной рукой и положил не глядя на другую. Медленно отвёл руку сверху, шипя по-змеиному «а-а-а-а», и кивнул иноделу. Тот расцвёл: есть, всё-таки, в жизни справедливость!

Он даже глаза прикрыл, чтобы не пропустить секундного удовольствия и прочувствовать его до самого пика, и, спрятавшись в себя, пошевелил головой, вытягивая шею из галстучного узла. Успел по натренированной привычке ощутить и, самое главное, понять, что максимум удовольствия получен не от собственного везения, а как раз от невезения соперника, отогнал в следующий миг благодушие и принял, как ему казалось, протокольный, холодно-невозмутимый настрой с соответствующим выражением лица. Открыл глаза.

– Ты чего лыбишься?..

Президент своим вопросом-замечанием его прямо-таки изумил и не то что остудил эмоции – он их заморозил: аж недипломатические мурашки по дипломатической спине пробежали. Это был безусловный конфуз – инодел впервые в своей практике не сумел совладать со своими переживаниями и выставился напоказ таким, каков есть на самом деле.

– …Докладывай, докладывай! – приободрил президент искусственно дружелюбной интонацией, оставив, тем не менее, вид совершенно небывалого до сих пор нетерпения: «Чего тянешь-то?!»

Министр невольно глянул на сидящего напротив директора разведки. Тот тоже был какой-то… неуловимо не такой… Новый!

– Встреча в пустыне Невада не состоялась!

Проговорив эту информацию, инодел включил свою силу воли на максимум, дабы ни один мускул на лице не выдал его настроения. И всё же услышал обескураживающее:

– А довольный-то какой! – то ли не пытаясь скрыть одобрения, то ли подтрунивая так над иноделом, а то ли – свят! свят! свят! – и не умея быть неискренним (даже такая шальная мысль успела посетить на мгновение непокорную самой себе министерскую голову!), оценил новость президент и продолжил: – Почему не состоялась?

– Так… Ха… Не прилетел никто! – это по-простому встрял-таки разведчик, будучи не в силах уже (к своему большому удивлению!) сдерживаться. Распирала его новость так, что, казалось, голова может лопнуть. Распирало его, как ребёнка… Вот и выперло!

– А-га, – раздельно агакнул президент в унисон настрою подчинённых и откинулся на спинку трона. – Вот значит как! А-га! А-гха-гха-ха-ха-ха…

Подчинённые тоже захохотали, отмечая при этом для себя, что они ржут не потому что так надо – президент ржёт! – а потому что им обоим действительно радостно. Им было хорошо в эту секунду… Вдвойне хорошо! То есть ещё и оттого, что не надо – в любом случае не получилось бы! – лицедействовать и играть несуществующую эмоцию или, как положено по работе и рангу, играть отсутствие таковой.

Смех стих так же, как и начался, – искренне.

– Вы чего ржёте-то? – спросил вмиг посерьёзневший президент. – Я это и без вас знаю… Репортаж смотрел. – И, скривив в брезгливости рот, добавил раздельно: – Ре-трансляцию так-таки! Сиэнэновскую… – Затем продолжил в прежней тональности: – Я спрашиваю, почему?! Почему никто не прилетел? Жду вашего эксклюзива… Дипломатического, – поворот головы. – И разведывательного, – поворот головы в другую сторону.

И дипломат, и шпион откровенно замялись. Разведчик сориентировался в себе и нашёлся первым: он движениями век и ладоней показал министру всецелое смиренное согласие, мол, жребий так жребий – ты и начинай, и с ехидной улыбкой уставился на инодела в показном ожидании.

Тот из-под бровей кинул взгляд в президента – там тоже было ожидание. Снова потрогал галстук – повытягивал шею… И в момент максимального её выверта, когда лица коллег ушли куда-то вниз и в сторону от обзора, инодел увидел в верхнем углу президентского кабинета как будто пятно… Как будто плесень… Вспомнил об эксклюзиве:

– В здании ООН плесень завелась…

Молчаливая, беззвучная пауза. Впрочем, не совсем беззвучная – шпион от досады (он сам на этот эксклюзив от себя надеялся) так нетерпеливо сопел, что в конце концов выговорил:

– А причём здесь это?!

Президент кивнул тоже в недоумении, только беззлобном:

– Да… Причём?

– А вот причём! – мининодел вскинул руку вверх, указывая.

Две головы мгновенно повернулись по направлению руки, после чего одна голова, а вместе с ней туловище, две руки, две ноги и всё остальное ей приданное, соскочили со своего трона и с паническим вскриком отпрыгнули в сторону.

– Это теракт!!! Это биологический теракт!

Президент, вмиг ставший презиком в глазах замерших подчинённых, тяжело дышал и таращил от страха глаза – таким его никогда ещё не видели опешившие теперь разведчик и министр.

– Начальника охраны ко мне! – истерично скомандовал президент. – И врачей!

– Может, санитаров?

Инодел даже сам не понял, как у него вырвалась эта двусмысленность, но что уж делать-то, тем более, что презик неожиданно согласился:

– Да! Санитаров… В смысле, санитарную службу…

Он суетливо, приставными шажками отступал от опасной близости с непонятным пятном на потолке.

– Это заговор!.. Это заговор!.. – продолжал бубнить, будучи явно не в себе, презик после объявления тревоги и взвывшей на весь Кремль сирены.

Испуг был такой резкой силы, что скрыть его было невозможно, как ни пытайся… А он и не пытался – он, похоже, о таком и не думал теперь! Президент, судя по нему, был близок к обмороку. Шок напрочь отбил всё его понимание необходимости выглядеть комильфо, принятым большинством населения на подконтрольной территории, которое и слова-то такого иностранного – «комильфо» (вообще-то это два слова по-французски, даже три!) – не знает. Большинство привыкло и хотело видеть его «крутым», когда эта абстрактная «крутизна» граничит с конкретной дикостью… даже с лёгким захлёстом на дикость, когда всем становится очевидно, что дикость должна и может быть и «покруче».