Журнал КЛАУЗУРА - ЛитПремьера: Современная малая проза

Смотришь на свои руки – они все те же, но, кажется, они стали изящнее, послушнее. Захотелось этими руками что-то взять, пощупать, обретя связь с внешним миром. Захотелось посмотреть в зеркало и увидеть там свои глаза, на которые ты не мог еще недавно смотреть, потому что там были черные дыры вместо глаз, которые выклевали вороны из черных дней твоих. Вдруг захотелось сделать себе чай и почувствовать его вкус, который до этого был безвкусной жидкостью для нужд твоего убитого организма. За окном осенний первый снег уже в сумерках вечера показался предвестником белой, сказочной зимы и хоровод улыбок веселых лиц в предновогодние дни показался таких явственным. Изнутри, слово из-под земли стал пробиваться фонтан, который тонкими струйками подходил к сердцу, а потом к глазам, но плакать не хотелось. Это такое чувство, когда хочется лить слезы, но только от какого-то вдруг нахлынувшего счастья, что ты вдруг что-то понял такое, после чего вся твоя жизнь должна пойти совсем по другим рельсам. По каким именно – пока не ясно, но ясно одно: тебе дается еще один лист белой бумаги и теперь ты можешь заново переписать свое продолжение. Продолжение своей жизни. Трогать такой лист и вовсе не хочется, потому что белее белого листа нет ничего лучше. За спиной у меня недокрашенный белый холст – это моя очередная картина, в которую так хочется вдохнуть жизнь – новую и насыщенную. И вот ты понимаешь, именно понимаешь, что как только ты начнешь опять тянуть, придумывать, говорить, не глядя в глаза, недослушивать; придумывать снова, раздражаться, висеть на телефоне в глупой болтовне, откладывать-перекладывать, не слушать свое сердце… наступает черная, длинная и холодная ночь, в которой ты серая тень, умершая душа, умирающая от боли долгой и вязкой, и бесконечно замкнутой.

…И потянулись мои руки к Свету, и наполнилось сердце мое силой Света, и запели голоса, до этого умолкшие…

– Ну ка, Паранский, зайди в класс, – сказал мне на одной из переменок наш преподаватель Юрий Ильич или, как его звали за глаза, «Шкаф».

– А что такое? Я ничего не делал, – стал оправдываться я.

– Зайди – зайди. Разговор к тебе есть.

Я, нехотя, засеменил за «Шкафом».

«Шкаф» преподавал в нашем 8Б физику и труд. Чаще порознь, но иногда и одновременно, стараясь на практике продемонстрировать полезность знания всеобщих физических законов. Он был здоров и могуч, внешне больше походил на борца или боксёра, за что и прозвище имел соответствующее. Ростом – под два метра, необыкновенно широкий в плечах, с сильно развитой мускулатурой, рельефно выступающий через материю плотно облегающего пиджака, со скуластым лицом, по которому, будто кто-то проехал, оставив в наследство сплющенный нос, глубоко посаженные под низко нависающими бровями глаза и совершенно квадратный подбородок. Вмазать по такому подбородку было, наверное, одно удовольствие, но поди допрыгни сначала, да и вряд ли к нему допустили бы здоровенные, размером с кувалду кулачища. Короче, не школьный учитель, а Джемс Бонд какой-то. Но при этом разговаривающий несоответствующим комплекции тихим и немного вкрадчивым голосом.

Войдя в класс, «Шкаф» водрузил свой обширный зад на учительский стол, а мне указал на стоящую в первом ряду парту.

– Вот что, – начал «Шкаф», глядя не на меня, а в открытую дверь, за которой по коридору проходила училка русского языка и литературы – Маргарита Михайловна – наша классная, по прозвищу «Маргаритка». – Значит, такое дело…, – он ещё раз посмотрел на удаляющуюся стройную фигуру «Маргаритки» и продолжил, – такое дело… Я хочу организовать ансамбль. Ты, я знаю, в музыкальной школе учился. На чём?

– На скрипке, – растерянно ответил я.

– Вот и отлично. На барабанах стучать будешь.

– Почему на барабанах, – до конца, не въезжая в ситуацию, спросил я.

– Потому что гитаристы уже есть. Баян есть. Я – на саксе буду. Ударник нужен. Ударником будешь?

– Да не знаю я. Не пробовал никогда.

– Как у тебя с чувством ритма?

– С каким чувством? – не понял я.

– С чувством ритма. Повторить ритм мелодии можешь? В ладоши прохлопать можешь?

– Наверное…

– Да сможешь. Раз музыке учился – сможешь. А, вообще, как? Хотел бы? А? Ударником? Первым человеком в ансамбле. Представляешь?

Я не знал представляю я или нет, но на всякий случай сказал, что – ясное дело, представляю и конечно хотел бы.

– Тогда так. После уроков останься. Будет сбор коллектива. А сейчас дуй… что там у вас?

– Математика…

– Ну – дуй. Если спросят, почему опоздал, скажешь, Юрий Ильич задержал.

– Хорошо, – ответил я и понёсся на пятый этаж, где в математическом классе уже минут десять как шёл урок

После занятий я пришёл в класс физики. Там уже были Вовка с Аликом и какой-то незнакомый молодой человек лет двадцати – двадцати пяти. «Шкаф» сидел в той же позе, что и при разговоре со мной.

– А… вот и наш ударник явился.

Все посмотрели на меня.

– Прошу любить. Звезда нашего будущего инструментального ансамбля, король барабанов, чарльстона и тарелок, а также бонгов, перкуссий и прочих ударных, мечта всех школьниц нашей школы и, надеюсь, не только их – сэр Паранский ибн Аркандилий, а попросту – Аркаша.

– Ухты, – вскочили Вовка и Алик, – здорово. Значит все из одного класса. Классный ансамбль получится…

Ко мне подошёл молодой человек и протянул руку.

– А меня зовут Таир или Толя, как хочешь.

Толя – Таир был братом Алика, заканчивал музыкальное училище и, как оказалось в дальнейшем, мог творить на своём «Вельтмейстере», такие штуки, которые нам и не снились. За Вовкой была закреплена ритм-гитара, поскольку он занимался в гитарной студии при доме культуры, а за Аликом – бас. Таким образом состав нашего будущего коллектива был определён: саксофон или кларнет, баян, две гитары и ударные. Вполне ничего себе составчик.

На следующий день меня в коридоре остановил «Шкаф».

– Иди за мной.

В классе он открыл дверь в служебный кабинет, где на полках стояли разнообразные приборы и приспособления для опытов, и из письменного стола достал две изящные полированные барабанные палочки.

– На. Пока барабанов нет, будешь тренироваться на коленке. Садись, покажу – как.

Я сел на стул и стал внимательно следить за манипуляциями «Шкафа».

– Смотри, – Ильич взял палочки, зажав их между средними и безымянными пальцами рук, и несильно начал отстукивать сначала по коленке, а затем по краю стола, приговаривая. – чип-чита, чип-чита, чип-чита…. Понял? – спросил он. – Это – свинг, ритм такой, самый распространённый в джазе. А это – боссанова, – и он снова забарабанил по коленке, напевая знакомый мотив, – тапата-тапа-тата, тапата-тапа-тата… Понял?