Ярослав Полуэктов - DUализмус. Цветки календулы

Бим у нас – переводчик. Он несколько самых важных слов знает: месье, мадемуазель, мерси. И всё. Мерси у Бима – слово волшебное. Оно заменяет все остальные слова. Хотя ещё, кажется, пардон знал и миль пардон. Ага, ещё бонжур и эскьюзми вспоминал, но часто забывал в каком порядке и в каком случае эти слова использовать.

– Кирюха, – он щёлкает пальцами при этом… – Кирюха, ну как это, по-ихнему, ну типа доброе утро, здрасьте, до свиданья, пока (покамест – это другое) и спасибо.

Он их путал. Говорил невпопад. Вместо спасиба доброго утра желал. А уже день. Какое тут доброе утро, если солнце затылки жжёт. Китайцы – тоже мне маргиналы – вместо «здрасьте» спрашивают: «а вы уже покушали?»

Культ еды у них, вот они и повёрнутые на этот предмет. Расшифровывал и отделял одно от другого я ему не один раз. Даже надоело.

– Говори всем мерси с эскьюзми и похрену. Нас тут никто не знает, потому и прикарябываться не будут. Какое им дело, что мы – идиоты. Идиот, да идиот. Идиот он должен всегда извиняться и спасибо говорить. Что тут такого волшебного? В Париже таких болванов пруд пруди.

Опять сидим, сидим, опять ждём, ждём.

– Ща-ща, – говорит официант на ихнем языке.

Ещё сидим. Уже сердимся. И тут он пиво приносит. Мы: «спасибо, … … ……», а многоточия вместо дополнительных слов чувствуются сильнее любого «спасиба».

«БлЪ последнюю» и «суку такую» вместо четвёртой-шестой группы точек держим в уме, а лица насупленные, злые, будто у себя на Осеньке.

Наших «сук и продажных эрзац-девочек» ему насквозь видно. Но в глаз не даст. Мы же вслух не произносили. Да, там тоже не торопятся с клиентами. Не то, чтобы ненавидят, но и не потакают дурным клиентским привычкам: типа если ты припёрся, то ты король, и перед тобой теперь на цыпочках ходи.

Пьём, дальше молчим, других тем будто уж и нет: расстроились с такого обращения. А это, промежду тем, показатель дружелюбности и цивильности народа в целом. А у них по-другому: приехали в гости – живите по нашим законам. Это правильно.

А в уме жжёт: русскость виновата наша, или что? А мы ведь ещё трезвёхоньки! Или он со всеми так. Может эти, что рядом, тоже столько же ждали. А сейчас им уже хорошо, и вообще они уже привыкли, и им пофигу. Может сами, если в другом магазине или в другом кафе работают, ещё хуже медлят. Пришли, времечко тикает, а они не торопятся, читают газетки, бабёнки мундштучками потукивают, глазки красят, любуются собой, других рассматривают. Ни одной негритянки рядом, а нам обещали на каждом шагу по негритянке. Бим очень хочет сегодня негритянку, и даже лишнюю банкнотку по этому поводу с собой взял.

9

Paris, Париж! Может Парис надо говорить. Там же «S» в конце, а не «Ж». Не понимать. Нихт ферштее! Мы, хоть и не немцы, а курить тоже хотим. Пепельницы нету. Лапша уже с сигарет свесилась. Всё равно нету пепельницы. Официант мимо пробегает: мол, ан – анус – жопа: – ну, некогда ему, и рукой по горлу. Занят он чрезвычайно. Он, видите ли, разносики разнашивает. Показывает: вы пепел на улицу стряхивайте, это не страшно. Все, мол, так делают. А мы: нет, нет, мы культурные люди, мы издалека не за этим ехали, четырнадцать тысяч километров на счётчике, нам поэтому пепельницу давайте. А мы у самого бордюра сидим, и прохожие через нас перешагивают. А мы им в ноги пепел – трясь, трясь. Бычки образовались в кулаке. Надоело. Неудобно.

Тут я придумал, вернее, вспомнил, как у нас в Молвушке делают: тушу я бычок об торец столика – а торец металлический – и ставлю его торчком на стол. Стол вроде бы из пластмассы. Об него тушить – греха не обернёшься.

Бим говорит:

– Гут, Кирюха. Молодец.

И своего ужасного быка таким же манером – хрясь. Стоят бычки, не падают. Бим им пальцем грозит: – Стоять, бляди!

– Может, трубку покурим? – вспомнил кто-то.

– В обед покурим.

– Рано ещё трубки курить, – сказал я, – мы тут быстро. Не надолго то есть: раскурить не успеешь, как уходить пора.

Ксаня говорит: так нельзя, мол, с бычками поступать: раскуривайте немедля трубку, а я вас при таком раскладе тогда подожду.

А потом думал-думал, думал-думал, да после третьей думы чисто по-бабски очканул. Обоссался то есть и целовать сандалии полез: «И мне, говорит, оставьте курнуть. Я тоже, мол, хочу. Он, видите ли, тоже человек». А мы посмеиваемся: «Держи в руке, – говорим, – свою пожелалку, а бычки в ширинку складывай».

Салфеток для бычков, вестимо, тоже нет.

А гостиница наша за углом в трёх шагах. Ксан Иваныч на этом основании говорит: «Стыдно». Увидят, мол, наши из гостиницы, – кто это, блин, наши, что за наши, тут нет наших – тут все чужие… Нет, считает Ксан Иваныч, вот эти чужие наши и опарафинят. Именно опарафинят, а не пожурят, или сделают вид, что не заметили, а сами заметят и расскажут другим нашим хотэльным чужим, и ещё посмеются под вечернее винцо: на пятом этаже русские живут, вглядитесь в них внимательней: они – ослы, грязнули, и трусы всей неумытой гурьбой вывешивают в окне.

И с французскими бабами, – мамзелями, если точнее, – нам тогда грозит полный облом.

Мог бы сказать и круче. А нас будто там ждут – не дождутся: русские ебаря, блЪ, понаехали, – в очередь, в очередь. Ага, ждут нас там! Заждались уже. Кисок перед зеркалом гладят… Другая рука на утюге. Под утюгом – трусики со спецдыркой и клапаном.

…А мы с Бимом не слушаемся Сашу и одну за другой: – хрясь бычка на торчок, хрясь, хрясь другого, следующего. Курим подряд одну за другой. Образовался лес таких бычков.

– Сосновый бор, – говорит Бим, – экологический паблик-арт.

– Родное. – Так коротко и точно сказал я, не привирая ни в одном слове. Могу найти точное и ёмкое выражение, хотя всего лишь провинциал. Но: талант. Хоть и провинциальный.

Ксан Иваныч – насупленный и в самом деле в карман бычки складывает. Мог бы и в кошелёк, в самый важный отсек. Мы посмеиваемся: «Да что ты, Ксаня, – дескать-мол, – олух ты небожительный».

Ксаню прорвало: «А идите вы все в жопу». Так и сказал, даже особо не матерясь, – он же в гостях у дружественной ему страны. Дальше можно не ходить: можно обломиться. Потом нахмурился больше, дёрнулся, покраснел, и весь свой набор из кармана и выставил. Стало два бора и один кедровый лес.

Пиво закончилось. Ещё попросили, подождали – принесли ещё. Весь стол уже в стоящих бычках. Тайга, блин, уже, бурелом, а не лес!

– Нам счёт, пожалуйста, месье, – сказал Ксаня.

– Это гарсон, а не мосье, – поправил Бим.

Ксан Иваныч даже не улыбнулся, хотя всё пиво выпил и ещё вдобавок расхвалил. Пиво как пиво. Лучше б красного вина попросил. Ждём. Приходит. Рассчитались. Ксаня показывает ему: бычки куда? Типа нам неудобно, мол. Мы, мол, – чистюли.

Официант ухмыльнулся, глянул по сторонам, и рукой – хлесть! – и все бычки на проезжей части.