Ярослав Полуэктов - DUализмус. Цветки календулы

Через полминуты у Мулен-Ружа (а это тоже на Пигали): «Я вижу лавку!» – орёт.

– Ну дак и что с того?

Снова: Вон там вон хорошая лавочка, дескать, на аллее пристроена. Если не передохнем чуть-чуть, дескать, то он дальше не пойдёт. Пугает: сами идите, мол, а он останется. Доберётся как-нибудь до дому сам. Это не из Сенегала шлёпать. Дался же этот Сенегал. Это что, страна? На берегу? Чего? Какой-такой лужи?

Мы с Ксан Иванычем звонко-серебряно переглянулись. И Ксан Иваныч от такого определения лукаво блеснул глазом, что означало: сейчас мы его (Бима) испытаем на прочность:

– А что, Сергеич, давай так поступим. Мы приехали сюда, чтобы посмотреть Париж, а не тебя в обнимку с бомжами, – а так оно и было, – а если ты будешь молить пива на каждом шагу и нас шантажировать, то мы Париж не посмотрим. Правильно, Кирюха?

Естественно, что я подтвердил.

– Так вот, если хочешь, – продолжил Клинов, – то оставайся тут и иди дальше своим ходом, пей своё пиво сколько влезет, а мы с Кирюхой пойдём по своему…

Ксаня хотел рассказать про свой маршрут. Но Бим прервал его.

– Сосать! – громко выкрикнул он так, – а мы шли по зебре в этот момент, – что вся идущая толпа вскинулась на нас, как на идиотов, а девочка в юбчонке, что шла впереди, подскочила на месте, остановилась, обернулась и уставилась на Порфирия.

– Я требую от них продолжения разговора! – сказал Бим французской девочке и ткнул в нас пальцем. А девочка, видать, такая же горемыка-путешественница, что и мы, только женского рода, и, судя по миндальным глазам и верёвочной причёске, не русская.

Носительница дрэдов отвернулась, не пожелав ни малейшего сосания. Удостоила нас только беглым взглядом, фыркнула и не стала знакомиться с Бимом. Вынула молча свой фотоаппарат, презрительно – одним взглядом – на расстоянии оценила мой, и стала своим дорогим фотоаппаратом вертеть и обезьянничать перед другими, перед более пёстрыми людьми. Там куча бульварных фотографов собралась. А она вертит и вертит, будто профессионалка. Вот, мол, какой у меня агрегат – не то что ваши допотопные мыльницы.

Мы уже перешли и стали в ось бульвара.

– Я сейчас пофотографирую тут, а вы можете начинать переговоры. – Это сказал я. А товарищи отошли ругаться в сторонку, чтобы никто не мешал.

Делать нечего. Только лишь от безысходности я сфотографировал Мулен Руж снизу. Потом шмыгнул на проезжую часть. И, пока стояли и ждали машинки, успел снять с середины перекрёстка. Вернулся на аллею и поднял камеру над головой. Нацелился и снял с нижней точки, стараясь, чтобы в кадр максимально попало то, что можно было разглядеть под юбкой девчонки-обезьянки.

Она вычислила, что я занят не совсем достойным делом, и стала отмахиваться. Кыш, типа. Погрозила пальцем. Показала на полицейского: сейчас он тебя! вмешиваешься в частную жизнь, пристаёшь без моего согласия.

Я отмаячил, что всё, мол, нормально, достоинства не ущербляю, барон не барон, а делаю художественный снимок. Потом приблизился к ней, жестами пояснил – чего от неё хочу – её крупный план с фонарём – она согласилась, говорит – давай, но только один раз, а потом мотай отсюда. Я сфотал тихонько серию – в движении. Когда фотаешь один раз, как правило, объект моргает, а если семь подряд, то, братья-племянники, можно выбрать, хоть и с худшим качеством. Денег за съёмки не даю, но и, сознайтесь, не беру. Гордитесь, господа!

А она, девочка – типа в обмен – направила на меня свой аппарат, а я был на фоне мельницы.

Стены мельницы покрашены в малиновастенькое бордо – примерно так, как какой-то древний императорско-киевский юнкерский лицей, симулирующий перевязь драгуна или какого-то кренделя на коне.

– Так оно и было всегда с цветом, – говорят истинные аборигены.

А крылья ветряка вроде бы и не вертятся. А может, и вертятся, но только исключительным вечером. У них тоже экономия.

– Штаны снять? Я сниму. Хочешь? – спросил я девочку жестами. Если бы она сказала «да», то я, не смущаясь, тут же снял бы. Но она сказала «нет». Постеснялась, видишь ли. А когда я уходил, она повертела пальцем у головы и сказала, повергнув меня в шок, на слегка ломаном русском: «Такой пожилой, а этакий дурак».

Тут-то я прямо охнул.

– Ого, – думаю, – нарвался на русскую барышню с миндалём – видно восток в зачатии всё-таки поучаствовал, и в дворянских традициях воспитанную. Надо же, и сколь же их тут таких хитро перекрашенных? Щелкунчики!

Нужной колкости для мгновенного ответа не нашлось. Суд по правам человека эпизода не видел. Поди докажи!

Отошёл я. А кто запретит? Почём съёмка? А нипочём. У русских такое бесплатно, а вы тут чего изволили выдумать? Шесть тыщ долларов за кадр? Я же не журналист из Монда. А не пошли бы вы в Сорочи! К цыганам. К не таким, как все нормальные.

– А я русскую мамзелю видел, – сказал я друзьям попросту, не включив египетской ажитации. Естественно, что без Египта впечатления не произведя. Друзья были шибко заняты междоусобными разборками.

– Я тут Бима уговорил, – выдавил Ксан Иваныч, проведя дипломатию, – он согласен пойти дальше, но только до первой пивной точки. Так договорились, и я согласился. Ты тоже, товарищ, соглашайся.

– И проституточек не забыть! – скромно, но уверенно добавил антигерой дня. Он в каждом городе Европы, где мы останавливались, хочет, извините, выибсти по одной аборигенке, но пока что-то всё не вытанцовывалось. А проехали уже полмаршрута.

– А ты с проститутками уже знакомился вон там.

Ксан Иваныч показал наискосок через перекрёсток, за вереск и каштаны, где мы совсем недавно проходили и глазели в стекла. Там Бим сфотографировался в витрине, где была нарисована удивительно красивая, просто удивительной скульптурности жопка – даже лучше, чем у моей молоденькой подружки – и фаворитки, немного модельки – Даши Футуриной. В кадре так и есть. Меня не видно, так как я уткнулся в фотоаппарат, наводя резкость на пустоту, а Бим, вертясь рядом, устроился практически правильно, и пропечатался в попе, в самом красивом месте попы, а попа – вау! – повторяю: каких ещё поискать.

Я так думаю, это была попа русской красавицы и модели.

Французские попы, не говоря уж про их… если ласково, то киски… короче, эти самые французские «киски» гораздо страшнее наших родных. Не верите, зайдите в Интернет. Там золотой крест торчит в жопе ужасной, хоть и юной монашенки и надпись по-французски: «Господь терпел и нам велел». Русские до такой крутизны безнравственности не догадаются. А волосня там такая свислая, будто в этом порномонастыре псевдомонашки с рождения не пользуются бритвой. Будто им там причёски на лобке специально выращивают для порнофотографии.

Действительно, что нашли в древнем с виду Порфирии проститутки – непонятно, но облепляли они его так густо, как мухи садятся на лучшее в мире гуано. Бим, если это прочтёт, – непременно обидится. А может, наоборот, возгордится. Бима в этом смысле понять сложно. Он будет прославляться на любой основе.