Ярослав Полуэктов - DUализмус. Цветки календулы

– Это были проститутки? А я и не понял, – расстроился Бим, – эх, проституточки мои, лилитуточки . – И шатнулся в сторону этих платных тварей, – мужики, я щас вернусь.

Хотя может быть они и не твари вовсе, а приличные девочки, студентки, или стервозы ибн Ливия, или просто такая выгодная работа: моё тело, что хочу, то с ним и делаю. Или французское правительство их специально собирает в этом месте для привлечения клиентуры. В эти заведения, стриптизы, шоу-балеты, фолибержеры разные, кабаре выстраиваются огромные очереди, аж начиная от третьих по счёту домов.

– Пойду с ними полюбезничаю, – добавил Бим к сказанному, уже на ходу. Качнулся и поддёрнул сумку ближе к телу.

– Стоять!

Теперь уже кричит Клинов. И снова толпа вперила глазья в нашу тургруппу.

– Порфирий, йёбс ж твою мать, – укоризненно и вежливо – если это про интонацию, а не про текст, продолжил Ксан Иваныч, – ты же, бельдюга такой, только что клялся в усталости, а сам опять… Вот зачем, блЪ, а? Зачем, блЪ, опять, блЪ, начинаешь?

Ксаня нагрелся как спираль пятидесяти… нет, стапятидесятиваттной лампочки (была такая подружка у меня на потолке, быстро истлела, и бюджет сгорел) и Бим соответственно поднял руки вверх. Музыка из Щелкунчика, часть, где рыдают. Он сдался, он подчинился товариществу, покорился большинству и оттого возгордился. Музыка из Щелкунчика, где принц уже под ручку с девочкой, и мчит на снежинке невесть в какую родину с белыми лебедями, и все богатые, и не хотят никаких революций. Вражьи крысы побиты. Сплошной ля-мажор и вальс.

Анализатор мой молчал. И Сочинитель молчал. Они плакали в это время от счастья. И эту дурь в них втолкнули, потом объединили. Оно не баба, он-она-оно – тупо сентиментальная девчонка с цифровыми волосами, голубыми небесами и какими-то глазами! Он-она не увидел-ла постель-ли. О чём, девочка Лю-Ли, смеёшься? Это дело поправимо… кш-кш-кш… и ты отыщешь свою последнюю золотую монетку номиналом с полцарства за коня…

Даже из минусов можно сделать плюс. Для этого нужно заполучить два минуса и сконструировать из них крестик.

– Я так, я это… я для куражу. Вы же тоже куражитесь… иногда. Так? Мы сюда зачем ехали? Чтобы по струнке ходить?

– Я! Никогда! – грозно отреагировал Ксаня, – не жужжи: для куражу, жужужу. Блинс! Мы, щёлбана в лоб, в чужой стране !

Ксаня смертельно боится сочетания этих двух свиду обыкновеннейших слов, взятых в курсив.

– А если ты в чужой стране, а мы в чужой стране, и если так будешь себя вести, то гуляй один, а нам твоя дальнейшая жизнь не интересна. Не хватало, чтобы мы тоби из полицайи вытаскивали.

Генерал наш успевает по ходу фразы шутковать языком. Литературно подкован. Кое-когда покруче будет самого пол-Эктова.

Бим уткнул голову в асфальт, как страус в песок: он, кажется, просто посмеивался над Ксашиной горячностью и его надуманными страхами. Биму везде хорошо, особенно, если он с наполненным бурдюком. С пивом он герой. Без пива – беспомощный, бедный, обиженный судьбой ребёнок.

Он поддел сандалией бумажку.

– Ты же сам грозился, – продолжил Ксан Иваныч, проследив траекторию бумажкиного полёта, это мгновенно навело его на мысль о воздухоплавании, – вот ты вот так: приеду, мол, в Париж, беру билет на самолёт и уезжаю нахер. Говорил так? Вспоминай, говорил?

– Ну, говорил. Только не на хер, а по-женски… в пим дырявый, плиз…

– Правильно, говорил в Праге, и в Люцерне говорил, и в Карловых Варах заявлял, и в Регенсбурге…

– А мы разве были в Регенсбурге? – это подшутил Бим.

– Пошёл в свой продранный валенок! – Ксаня не удостоил просранный так же, как Карловы Вары, Регенсбург и прямой вопрос Бима вниманием, – в Мюнхене дак вообще запоносил. Кого? Нас хотел испугать? На колени поставить, шантажировать вздумал? Вот подумай, может, та самая пора пришла? А нам с Кирюхой пофиг. Правильно, Кирюха?

Ксаня повернулся ко мне, а я пожал плечами и ухмыльнулся: что мне – предоставляется выбор с кем ссориться, а кому жопу подлизать?

– Короче, покупай самолёт и уйобывай в свою Россию… – сказал Ксаня Биму, не дождавшись от меня ни ответа, ни поддержки, ни нейтрального привета. И добавил: «в Обдель-Насер свой».

И сам испугался своих же на самом деле вполне оригинальных новогеографических слов. Зачем тогда обострял?

Ксан Иваныч наконец онемел и плюнул в сторону Булонского леса, то есть на северо-запад, двадцать часов тридцать минут по джипиэсу: «Вот! Я кончил».

И я кончил.

Да, кончил. Но, не в Булонском лесу. Петуху и быку. Но, не в этом король-э-встве. Полный животный минор! Лады-ы-ы! Кому-у-у воды. Моё почтение!

Я кончил считать – сколько раз Ксаня пошлёт в Обдель-Насер Бима.

Получилось десять Обдель-Насеров, а ещё пять раз послали в италград Пизу…

Все десять мужских и пять женских органов я пропускаю – достаточно раза – потому что это об одном и том же, только на разный лад.

Ксан Иваныч просто не умеет компактно оформлять свои мысли. Потому, что он категорический поэт архитектуры и славный, по большому счёту, человек.

И заранее знает, что если даже в усмерть перессорится с Бимом, и что, если бы у него в этот момент было бы двуствольное ружье на два патрона зараз, то он всадил бы в Бима шесть потенциально возможных пуль, не брезгуя каждый раз перезаряжаться и клацать затвором, а потом – по окончании содержимого патронташа (большая часть пуль выпущена по пустым бутылкам и ни одной утицы не пострадало), то стукнул бы ещё прикладом, чтобы не видеть эту проклятую рожу, то…

…То не пройдёт и десяти дней, как он снова будет целоваться с Бимом, пить по вечерам с ним пиво и виски с коньяком в пропорции 1/1, проигрывать в макайском казино деньги и строить планы на совместную поездку в следующем сезоне в Нью-Йорк с продолжением пьянств на юкатанских пастбищах с посещением майянцев, отоми, ленка, ну (племя такое, а не просто ну ), с пересечением экватора и знакомства с тапуйя, пуэльче, и… словом, на что хватит бабла и в помощь Кирьяну Егоровичу, мечтающему разгадать тайну Наски и отколупнуть кусочек от золотого запаса инков на дне Титикаки и в тоннелях под Макчу-Пикчу, а это все сто процентов, то и…

…То и вообще он любит не золото, а Бима. И прощает все его недостатки и…

…И, если Бим был бы женщиной, то он женился бы на Биме, как только бы узнал эту половую тонкость. Но Бим никоим образом не поддавался на фантазийные провокации Ксан Иваныча.

А если бы у Бима было бы золото, то он ещё больше полюбил бы Бима. А, поскольку золота у Бима нет и не будет, то он бесплатно любит Бима и…

Тут у меня проявились слёзы, потому, что я сам люблю Ксаню, хоть Ксаня и не девочка. А зря: постель мы уже делили. То на троих, то на двоих.

Ха-ха-ха: я представил, как читатель тут поморщился. Спешу успокоить: никто из нас не пидор! Вы же так подумали в самом начале? Успокойтесь, моногамные, трижды порядочные, безгрешные и независимые, лучшие в мире, иммунно защищённые, монголотоптанные да недотоптанные, правильные русские граждане и домохозяйки.