Ярослав Полуэктов - DUализмус. Цветки календулы

Я люблю Бима без золотого запаса со всем его ничего не стоящим поносом.

И защищаю.

И, идя рядом, или как на минном поле большого Парижа – след в след, оберегаю его в пьяном виде, разнимаю с фонарями и с полицейскими, с оградами, лавками.

Я отдираю его от мусорных контейнеров, поднимаю с газонов, бордюров, перетаскиваю через шлагбаумы, стаскиваю с рельс, мирю с… и перевожу, как могу, болтовню с бомжами, знакомлю с девками, оттаскиваю от малолеток, ищу для него туалеты, стою на стрёме в обоссываемых им углах, слежу за маршрутом, как настоящий гид или Катька-навигаторша, раскуриваю для него его же трубки, ношу его сумки с пивом для утра и…

– …А в трезвом виде лучше Бима нет человека. – Так бы я сказал врагам Бима.

А вот и Бим опять.

– Ладно, Ксаня, успокойся, – сказал Бим, – будем делать по плану. Главное – не волнуйся. Ты нам брат или кто?

Ксан Иваныч не ответил брату, озадачился на «кто», словом серьёзно озаботился своим местом в коллективе. – Может, и брат.

И мы, может, – его, конечно, братья, но не самые родные и не самые вежливые и не самые отзывчивые и тонкие… А сколько раз мы оставляли Иваныча с сынишкой, Малёхой то есть, наедине! Иваныч этого нам до сих пор простить не может… С другой стороны мы – верные друг другу, и плывём в одной рваной резиновой лодчонке, и вычерпываем, вычерпываем, и всё, блинъ, не тонем. И только потому, что держимся за руки… Спасение утопающих – дело совместное, – вот бы я как повернул советский завет.

– Сейчас по твоему плану станем жить, Ксан Иваныч. Кирюха, тебе нравится его план?

Противный Бим тут открыто лизоблюдничает, но… кошке любое молочко приятно, особенно если до того напинать ей морду.

– Мне нравится не наш план, а мне вообще просто нравится в Париже, – сказал я в отместку всем, – пойдёмте уж, пойдём туда, где мы ещё не были.

А не были мы во многих местах. Таких мест, где мы не были, было в сотню раз больше, чем тех, которые мы посетили, сфотографировали и ощупали.

Стоит ли говорить, что Бим по дороге домой нажрался, хотя внешне пили вроде бы поровну. Но Бим иногда отлучался на сторону.

Отлучался он ровно настолько, чтобы замахнуть кружак.

Так быстро, как Бим, пить никто не может. Даже Ксаня. И заприметить все Бимовские отлучки – это всё равно, что рыбу в мутной воде разглядеть и поймать её щепоткой.

Пока мы снимали красоты Парижа, Бим – под видом посмотреть красоты в другом месте – плавал вразмашку до магазинов. И, надо же! находил там с ними – бог мой, разве это возможно – общий язык.

У Бима есть козырь и ключ: «Бир!!!»

BIR – простое, красивое, короткое, ясное слово в любой стране! Улыбка, пьяная непосредственность, замашки колпачкового шута – и незнакомый человек хоть в фуражке, хоть лысый, на некоторое, правда на короткое время становился лучшим другом Бима, и согласен был ехать с Бимом в Россию, чтобы познакомиться с роднёй и блядями Бима. Последними Бим делился без зазрения и угрызений, будто остатками от праздничного торта, который всё равно одному уже не съесть.

13

…В Люксембургском саду у нас уже было красное вино и открытая банка с маринованной селёдкой, которую мы везли аж с Плато Дефанса, изредка вылавливая отдельных особей за хвостики и глотая их особенным волендамским способом. Потому нас принимали за голландских идиотов и не били в морду. Так как соседей не принято бить.

А ближайший туалет был за ближайшим каштаном на газоне. Интересно, тут были слеживые камеры, или нет?

На воротах и по центральным аллеям точно были, а что специально на русских нужно ставить камеры – ещё и между деревьями – французам невдомёк, потому как они люди порядочные и ко всем извращениям русо туристо не приспособились.

И мы самые последние, абсолютно неарестованными, не закованными в кандалы и наручники, тихо, будто шептуны, выпущенные из прекрасного лона Карменситы, смирно выслушав все инструкции охранника-полицейского Паралиса, по очереди будем уходить из славного Люксембургского сада. И даже не удосужимся пройти для просмотра дальнего конца.

Что прекрасного и достопримечательного можно узреть в перспективной дали крошечно-ладошечного – нехай знаменитого – Люксембургского сада? Как что, а вдруг тут фланировал когда-то Казанова? Как этот великий плут, мошенник, любовник всего, что движется и имеет по две сиськи, как смог он не заметить всех прелестей Люксембургского сада? Что, тяжело ему было на время покинуть свою грёбаную и разящую йодом Венецию…

– Бим, кто был раньше, Казанова, Венеция, или Люксембургский сад?

– Почём я знаю, – сказал Бим, – а зачем тебе это?

– Хватит фросю пороть, – прикрикнул генерал, – вон нам ваш Паралис уже намекнул, что наше русское время уже вышло. Ни одного иностранного человека в саду уже нет. Все нормальные туристы по ихнему европейскому времени живут.

Мы посмотрели по сторонам, взглянули в небо. Что за чёрт! Ещё светло, а сад уже под замок запирают. Чего там охранять?

Ксан Иваныч выскребся первым и ждал нас с Бимом на выходе, опершись о решётчатую ограду, и поглядывал на свои грёбаные часы, купленные в европейском Люцерне за шенгенские бабки. Мы с Бимом окропили куст можжевельника тёплым – с винной пенкой, и выползли в мир тоже: «Спасибо, стражник Паралис, за твою нарошную слепоту».

Зачем Ксан Иваныч нас сюда привёл? Зачем вставил в свой план? Лучше бы сводил в Сорбонну. Там промелькнули симпотные развалины древней часовенки и, может, именно отсюда начинали своё плавание студенты-ваганты.

Вообще, Люксембургский сад – это так себе – одно звучное название, за которым стандарт и пустота. Деревья как везде, песок и гравий как везде – могли бы и плиточку разложить – но нет, парижане оставили сад в неприкосновенности, в таком виде, в каком он бы тогда. А когда было это тогда, знают только сами парижане, если они, конечно, послушные, с записными книжонками и ведомые экскурсоводом.

А вино в этом саду не принято пить. Тем более – раскладывать селёдку по лавкам и из салфеток изображать тарелки. Мы были, вероятно, первыми в мире, кто, наплюя на вывешенные запрещения, расположился на скамейках знаменитого этого сада со своим, правда, французским вином. И жуткая гордость оттого распирает. Мы неплохо шифровались. Ни один надзирающий не смог, или не захотел нас поймать на преступлении против нравственности.

Поссать в знаменитом месте и не пойматься – тоже повод для радости.

Во всяком случае, именно это простейшее действие в цивилизованном мире даёт тебе основные баллы, с которых твои нормальные, и даже культурные, в принципе, товарищи не только больше всего смеются, но, на основании этого считают тебя не зря съездившим за границу.