Григорий Жадько - Откровенные романы

После долгих прогулок мне захотелось подкрепиться. Я жестами показал ей накинуть что-нибудь и присоединиться ко мне. Она отказалась – только показала рукой на яблоки. Я принес ей в постель одно яблоко, а сам налил себе три четверти стакана хереса и сделал пару бутербродов с ветчиной и подсохшим сыром. Маша, показывая взглядом на вино, негодующе повертела головой у виска. Я отмахнулся. Херес пошел прекрасно. Я сделал еще один бутерброд. Она сложила руки ладошками, и приставила к уху, поторапливая меня, что бы я быстрее заканчивал и шел спать.

В это самое время – послышались вначале не ясные, а потом все более четкие звуки шагов. Кто-то медленно прошел под нашими окнами. Шаги остановились у нашей двери. У Маши от страха – глаза сделались очень большими. Она почти с головой, ушла под одеяло. Я неторопливо вытащил наган, легонько, большим пальцем крутанул барабан, проверив патроны – но не стал взводить его. Было около часа ночи. Кто-то упорно стоял у нашей двери и видимо прислушивался к тому, что происходит в комнате. Наконец, крыльцо заскрипело, и кто-то осторожно постучался. Я взял со стола лампу и подошел к двери, второй рукой сжимая наган.

– Кто там?

– Это я. Аделаида Алексеевна! – раздался голос нашей хозяйки.

– Что вам не спится? – сказал я рассержено и довольно грубо.

– Откройте. Надо поговорить.

– Приходите утром, – сухо сказал я, отметая такую возможность.

– Нет. Дело не терпит отлагательства.

– Я не одет.

– Я подожду, – заверила женщина.

Я засунул обратно наган и показал жестом Маше, что бы она собрала одежду и спряталась под кроватью. Но это было лишним. Она и сама все поняла и сделала это быстро и проворно.

Я откинул крючок и впустил хозяйку. На ней было дорогое светлое платье из джерси или твида с завышенной талией и подвязками чуть ниже груди, а на ногах туфли на высоком каблуке. Это было забавно для часа ночи и нахождения на даче, хотя в целом этот наряд, несомненно, шел ей. В туфлях она казалась выше меня ростом, хотя уж этим меня батюшка не обидел. Сама фамилия Громадин, о чем-то говорила.

Хозяйка, довольно бесцеремонно, цокая каблуками, прошла к столу и присела на плетеный стул. В руках она держала бумажный пакет, и немного нервно перебирала пальцами его края. Мне пришлось тоже присесть.

– Ну что, – сказала она ласковым голосом, после непродолжительной паузы, – проводили свою барышню?

– Проводил, – односложно и неприязненно ответил я.

– Как она? Не плачет?

– Нет. Успокоилась, – заверил я.

– А я вот себе места не нахожу! Думаю все! Думаю! Зачем все это!? Будто сама не была молодой!

– Не знаю, что вам сказать, – поморщился я, не совсем доверяя искренности Аделаиды.

– В общем, я пришла мириться, – промолвила она ангельским голосом.

– Мы не ругались по большому счету, – подтвердил я, пытаясь не обостряться, и не понимая, куда она клонит.

– Но разговор был не из приятных: не правда ли? Так вот, – она достала из пакета бутылку коньяка, – давайте пригубим, простим, друг друга и будем жить мирно и в согласии…

– До утра – не подождет? – перебил я ее.

– Ну что вы хотите, чтобы я опять думала… и всю ночь не спала?

– Ну, хорошо, – со скрипом согласился я, – бросая быстрый взгляд в сторону кровати.

– Я закуски не брала. Тут у вас я вижу полно. Осталось?

Она прошла к посудному шкафу, уверенно достала большие коньячные фужеры. Чисто намытые и протертые наверно мелом и бумагой, они ярко бликовали от света лампы.

– Открывайте, открывайте, – сказала она, деланно улыбаясь, – или вы это даме поручите?

Я открыл. Налил на донышке себе и ей.

– Нет! – запротестовала она – и, взяв бутылку, подлила нам обоим, примерно в три раза больше чем было. – Вот так будет лучше. А то складывается впечатление, что вы и мириться со мной вовсе не желаете. До дна!

Пришлось выпить. Коньяк был необыкновенно хорош. Я повернул этикеткой к себе бутылку, изучая происхождение приличного напитка.

– Понравился?

– В общем да! – вынужден был согласиться я, невольно отмечая положительные стороны нашей хозяйки: чистоту, принципиальность, наличие вкуса.

– Шустовский армянский!10-лет выдержки! – пояснила она, инстинктивно поправляя волосы, – подарок. Пять лет еще у меня стоял, – подчеркнула Аделаида важность момента.

– Чувствуется.

– Еще по бокалу?

– Да нет спасибо, – демонстративно отказался я, вспоминая вкус божественного напитка.

– Наливайте, наливайте как прошлый раз.

Я тяжело вздохнул:

– Что-то мы зачастили!?

– Отнюдь. Не мне же за вами ухаживать?

Мы выпили еще. Мир показался добрей. Женщина, которая сидела рядом – тоже уже не внушала таких опасений. «Хорошие отношения с хозяйкой это совсем не плохо, – пронеслось у меня в голове, – сейчас она уйдет и все наладится. Маша наверно уже заждалась. Как ей там под койкой? Неуютно. Теперь-то точно все получится как нельзя лучше. Хорошо бы коньячка ей на донышке оставить попробовать?».

– Зовите меня по-простому Аида, – сказала хозяйка, прервав мои мысли.– Это немецкое имя. Раньше меня, как только не называли: и Аделаида, и Аделина, и Адель, и даже Адальберта. Я не такая старая – тридцать восемь, это поверьте не так много. Вот будет вам 38, поймете, что я была права. Просто если вам сейчас 25—27 – все мы вам кажемся старухами. Я где-то конечно не слежу за собой. Вот лишний вес, уже разучилась хорошо одеваться, за модой не слежу и я уже совсем не та хохотушка, которая была прежде, хотя по большому счету это совсем не так. Я иногда ощущаю себя совсем молодой.

Мы неосторожно встретились глазами. В сумраке комнаты ее глаза блестели немного таинственно и вызывающе. Она еще более оживилась, видимо истолковав это по своему.

– Конечно, жизнь у меня разделилась на две половинки. Счастливая с мужем – и одиночество, бледная тень без него. Это страшно злит меня, и порой я бываю, несправедлива к окружающим, а потом казню себя. С другой стороны – за что мне такая участь? Я прежде не сделала ничего плохого. Это наказание без вины.

– Почему вам не выйти вновь замуж? – вяло поинтересовался я.

– Давайте еще немножко нальем, – предложила хозяйка, в очередной раз, поправляя волосы на голове и прихорашиваясь. – Я расскажу.

Мы выпили. Бутылка катастрофически пустела. Видимо фужеры были обманчивы. Она так хотела исповедаться, что, вяло, махнув рукой, не стала закусывать, и торопливо продолжила:

– Тут все дело в его маме. И эта дача, и дом в Петербурге, и акции пароходной кампании «Лапшина и Сироткина», и еще много чего – все записано на ней. Мой муж, Афанасий, изначально был ей всем обязан и не придавал значения формальностям. Даже когда он работал на Сестрорецком заводе, что совсем в его положении было не обязательно, он докупал акции, и отдавал их матери. Я в эту бухгалтерию не лезла, а вот так случилось, что я осталось вдовой с двумя детьми, и реально у меня нет на руках – ничего. Отношения у меня со свекровью были натянутые. Ну, кто любит бесприданниц. Нет! Она, конечно, она не выставила меня за порог, все-таки ее родные внуки, кровинушка, но сказала мне, что такое положение будет продолжаться, только до того момента – пока я вновь не выйду замуж. Что будет после этого, она не уточняла, но, судя по всему, ничего хорошего меня не ждет.