Елизавета Аистова - Игра воображения. Роман

Александр Николаевич ужинал и ночевал дома, в командировки ездил редко. Для всех свободных женщин, озабоченных поиском возлюбленного, он оказывался абсолютно безнадежным вариантом, на который не стоило тратить гимнастику глаз. Он был так погружен в работу и так сексуально безынициативен, что только случай или цепь обстоятельств, а не его волевое усилие могли привести его к адюльтеру.

В конце 1994 года, в середине декабря, Пономарев встретил женщину. О ней ему захотелось подумать, и не минуту-другую, а довольно долго, даже слишком долго, потому что на работе следовало думать только о работе. У нее были красивые ноги. Познакомились они случайно. Нина Петрова пришла к нему по поручению своего начальства. Александра Николаевича удивило странное сочетание беззащитного, тихого голоса и характера, наличие которого он почувствовал с самого начала их беседы. Открытое, милое лицо, королевская осанка, темные волосы на прямой ряд, собранные в пучок, закручивающиеся бархатные ресницы и такие похожие на самого Александра Николаевича голубые, меняющие цвет глаза. Только у Нины глаза бывали не синими, а серыми, зелеными или голубыми, и Пономарев не мог взять в толк, с чем связано такое впечатление. Жена Светлана заметила бы сразу: Нина красила веки то голубыми, то серыми, то зелеными тенями, но Александр Николаевич не был осведомлен в косметических секретах и смотрел на Нину как на чудо и видел в ней одно из тех прекрасных и редких существ, чье присутствие в жизни делает существование полным и значимым.

Пономареву очень хотелось увидеть Нину, но он сделал все, чтобы она не подумала об их встрече как о свидании, а главное, чтобы никто в компании не мог заподозрить романа. Он попросил ее прийти еще раз. И еще… Пономарев вполне мог поручить Нинино дело кому-то из сотрудников, но тогда у него не возникло бы повода видеть ее. Изо всех сил он изображал равнодушие. Перед тем как Нина входила к нему в кабинет, он заблаговременно поднимался, чтобы она не догадалась о его чувствах и не решила, что он проявляет любезность. При этом ему казалось, что он смотрится необыкновенно естественно, а на самом деле выглядел несуразно. Если ему нужно было проститься с ней, Александр Николаевич вставал из-за стола тоже загодя, хотя это было проявлением элементарной вежливости. Он не подавал ей шубу, если она снимала ее в его кабинете. В этот момент смотрел куда-то в сторону как весьма занятой человек, постоянно отягощенный изнурительной работой. В общем, Александр Николаевич, как мог, боролся с собой.

Если Нина приходила к нему и он пребывал в окружении сотрудников, здороваясь с ней, он мгновенно опускал голову, весь уходил в свою бороду: невозможно было прочесть его мысли. Нина сердилась. Пономарев походил на компьютер, пароль которого известен только владельцу. Светлана тоже часто гадала, о чем думает муж: он всегда глядел куда-то мимо, точно видел перед собой одному ему известное окно, выходящее на тихую улицу, не освещенный тусклым северным солнцем безлюдный бульвар с идеально подстриженной изумрудной травой, где неторопливыми шагами одиноко прогуливалась его ранимая, тонкая душа и куда не было доступа никому. Разве что Гоша Бергштраух, близкий друг Александра Николаевича, иногда бродил по этой секретной улице.

В реальности окно домашнего кабинета Пономарева выходило в неухоженный двор, где посреди двора имелась громадная свалка. Чтобы не смотреть на свалку, Александр Николаевич собственноручно соорудил витраж с апельсиновой рощей, игрушечными домиками и синевато-голубоватой рекой. Небо на витраже празднично блестело разными оттенками розового, желтого и синего. Раньше, в давние времена, отдельные куски цветного стекла соединялись между собой прокладками из свинца. У Пономарева фрагменты витража из стекла скреплялись цементной связкой. Пономарев очень дорожил своим витражом и собирался похожий подарить Гоше, когда у друга появится для этого подходящее окно.

Время шло. С делами Нина и Пономарев покончили. Надо было прощаться или идти дальше. И Александр Николаевич, набравшись храбрости, все-таки посмотрел на нее своими прекрасными голубыми глазами и назначил ей свидание! Потом он сам удивлялся собственной отваге… Он, осторожный, трезвый человек, вдруг потерял над собой контроль. Они долго сидели и беседовали в маленьком, частном, недавно открывшемся кафе за качавшимся пластмассовым столиком и пили ароматный кофе по-турецки. Александр Николаевич говорил с трудом, медленно, мучительно подбирая слова, опустив глаза в бороду, а она вопросительно смотрела на него и ждала, не раздражаясь, терпеливо, как ребенка. Оба чувствовали, что между ними возникла особая эротическая и душевная связь. И постепенно Пономарев почему-то рассказал Нине о детстве, о том, что мальчиком мечтал о собаке, но мама не любила запаха псины; он подкармливал бродячих собак и, вместо того чтобы делать уроки, проводил время в размышлениях на собачью тему. О своих занятиях живописью, о том, что теперь он увяз в бизнесе, как в трясине… Потом Александр Николаевич спохватился, что совсем ничего не знает о Нине. Она пожала плечами. О себе рассказывала с неохотой: о детстве в маленьком приграничном городке, где служил Нинин отец, кадровый военный, об учебе в институте, о неудачном замужестве. Его влекло к Нине, он додумывал то, чего не знал; ему необходимо было разгадать тайну ее обаяния, но что-то все время ускользало от него. Нина напомнила ему девочку из соседнего двора, нравившуюся ему в детстве; с ней он никогда не играл, потому что девочка всегда выходила на улицу в сопровождении мамы; Саша любовался издали и не смел подойти к Тане (почему-то ему казалось, что ту девочку тоже звали Ниной). Ему нравилось имя «Нина», какое-то нестандартное, коричневое, древесное, певучее, ассоциировавшееся у него с шершавой сосновой корой. Ему нравилась Нинина повадка пожимать плечами, ее улыбка, негромкий бархатный голос.

Они оказались, наконец, одни в квартире у какой-то ее подруги. Пономарев никогда не ощущал себя так свободно, сам не подозревал, что смеет быть раскованным, дерзким, страстным! Им совсем не требовалось слов! Пономарева изумляло чтение мыслей друг друга, когда движение брови, усмешка, подрагивание плеча оказывались языком, понятным обоим.

Но после блаженного долгоиграющего свидания Александр Николаевич спохватился. В наш трудный, долларовый век нельзя ни на минуту забывать о своих обязанностях. Разрушить материальную стабильность, которой он так гордится, легко! «Надо взять себя в руки, – размышлял Пономарев во время утренней чистки зубов, нанося на щетку с тремя видами разноцветной щетины густой зеленоватый слой зубной пасты. – Все останется, как есть… Да, я увлекся, но ничего менять в своей жизни не стану. Опасно создавать иллюзии! Еще опаснее начинать жить в них!» Пономарев даже представить себя не мог в другой квартире, с другой женщиной. Его жизнь расписана от начала и до конца, он знает, как станет жить через два года, через шесть лет… Роман с Ниной не заложен в смету его расходов, не значится в его ежедневнике… В выходные его исчезновению удивилась бы Светлана, в другие дни это не выполнимо из-за работы. И хлопотно. Не может он, от природы медлительный (даже зубы он чистил не меньше десяти-пятнадцати минут два раза в день, потому что задумывался), жить в таком темпе.