Елизавета Аистова - Игра воображения. Роман

– Ты мой лучший друг. Я ничего не могу от тебя скрывать.

– Подожди, а Светлана? Она знает? – лицо Пономарева мгновенно сделалось подозрительным и злым.

– Что ты, что ты! – замахал руками Гоша и зажмурился, словно ему дали выпить чернил. – Светлана ничего не знает. Я сначала решил сказать тебе, а уж потом…

– Будет потом?! – высокомерно переспросил Пономарев и заносчиво поднял голову, а глаза опустил.

– Это, конечно, зависит не только от меня, Саша. Но ты же сам говорил, что в последнее время у вас с женой трудные отношения.

– Да, говорил, но это ничего не значит! – раздраженно сказал Пономарев.

– То есть как это не значит? – нервничая, Гоша встал и заходил по кабинету. – Может быть, если бы она узнала, что я люблю ее, ей стало бы легче, тем более, что с тобой… У тебя другая женщина, эта Сверхлюбовь , а несчастная Светлана… Ты предал ее.

– Ты, что же, свободный мужик, что ли?! А как же Лера? Венька? – зашипел Пономарев, вспомнив: говорить громко нельзя, их могли услышать. Послушай, Гоша, у вас идеальный брак, вы с Лерой – замечательная пара!

– Любимая женщина не обязательно должна тебя нянчить, я ясно выражаюсь? На нее можно смотреть, радоваться ей и молиться .

Тут Гоша вздохнул и закрыл глаза. Его лицо выражало страдание.

– Сумасшедший! Как же музыка, твои рояли, твои звуки?

– Одно другому не помеха, – твердо сказал Гоша.

– И что же теперь будет? Ты собираешься объясняться с ней, что ли? Я правильно понял? – спросил Пономарев, и его заблестевшие от обиды глаза сделались синими-синими.

– Собираюсь, да, – неторопливо, как будто взвешивая каждое слово, – сказал Гоша. – Прости, что я так жесток с тобой, но иначе не могу. Я должен был сказать тебе все.

– Ну и денек! – Пономарев присвистнул и опустил глаза в бороду.

– Не свисти. Денег не будет, – серьезно сказал Гоша, веривший в приметы. – Мне бы не хотелось, – сказал он, помолчав, – чтобы мое признание как-то отразилось на наших отношениях. Лера обидится, если ты не придешь к ней на день рождения.

– Она обидится? На тебя она не обидится, когда узнает? – снова зашипел Пономарев. – Ничего себе подарочек любящей жене! Да ты сам ей все скажешь, что я тебя не знаю? И захочешь, чтобы она же тебя утешала!

– Я не думал, что услышу издевательства в свой адрес. Саша, я рассчитывал, что, раз ты влюблен, ты постараешься меня понять!

Несмотря на разлад с женой, страшно взволновало Пономарева Гошино признание. Его лучший друг готов увести его жену! Первая навязчивая мысль, посетившая его утром следующего дня, была о Гоше. Гошина дурацкая влюбленность в Светлану действовала Пономареву на нервы. От Гоши можно ждать чего угодно. Это он, Пономарев, не способен круто менять жизнь, принимать решения, а Гоша юродивый, он готов на все!

И Пономарев настроился на худшее. Он представил себя брошенным Светланой. Заныло где-то в области груди. «Неужели во мне говорит лишь собственническое чувство? – думал он. – Может, это значит, я люблю Светлану? А Нина? Кого же из них я люблю? Этот ненормальный и в самом деле признается Светлане в любви. И что потом? Она бросит меня и уйдет к Гошке. Нет, жить им все равно негде, не уйдет, а квартиру я им не отдам ни за что! Я не стану помогать Гошке ломать нашу со Светланой жизнь!» Пономарев без конца думал о жене, о Гоше и о Нине, о том, как он должен теперь поступить, не мог отдаться работе и новому строительному проекту. Дела отвлекли бы его от самого себя, но Александра Николаевича съедали мука ревности и чувство бешенства от собственного бессилия.

«Мама толком ничего не знает, и слава богу. Сначала у нее было много работы, потом почувствовала себя неважно. Она не видит, что происходит, не задает лишних вопросов», – вспомнил Александр Николаевич. Неведение Татьяны Павловны радовало и огорчало Пономарева. Кто, кроме матери, пожалеет его? Кто утешит?

Главной декабрьской новостью в строительной компании стало Тамарино замужество. Все поздравляли Тамару, желали ей счастья. Если раньше Тамара могла просиживать на работе лишние часы, то теперь торопилась домой. Пономарев, озабоченный личными переживаниями, был не в курсе Тамариных перемен.

– Ты вышла замуж?! Я не знал. Что ж, поздравляю. И кто муж? – изумился Пономарев, и его лицо приобрело какое-то дурацкое, неестественное выражение.

– Он сыщик. Ловит разную сволочь, – с удовольствием ответила Тамара.

«Я всегда так боялся за свою репутацию, – подумал Пономарев, – и совершенно напрасно!»

– Теперь ты бы могла совсем не работать? – спросил он, втайне опасаясь лишиться умного секретаря.

– Нет, что ты! Он зарабатывает меньше, чем я, – просто объяснила Тамара.

– Его это не смущает?

– Главное, это не смущает меня.

Два дня спустя Пономарев тайком по-мужски посмотрел на Тамару и подумал: «Если бы я захотел, она была бы моей любовницей. Как она прелестна сегодня! Но пока я раздумывал, Тамара нашла себе какого-то мужа.

Тамарино замужество уязвило Пономарева. Его роман с Ниной находился в кризисе. Александру Николаевичу не хватало женского тепла, любви и нежности. Пономарев ходил мрачнее тучи. Нина звонила ему на работу, видимо, ждала от него решительных шагов, а он оттягивал объяснение. Ему казалось, что правильнее вести себя именно так, чтобы не обижать Нину, оставить себе и ей надежду на встречу и радость планового свидания, в тот час, когда Пономарев отложит дела. Александр Николаевич не мог толком решить, как он относится к Нине. Для того чтобы понять свои чувства, ему нужно было время. А вот так, с бухты-барахты, Пономарев не мог ни расстаться с Ниной, ни идти дальше, к еще более тесному сближению. И чем горячее Нина говорила ему о своей любви, тем меньше Пономарева тянуло к ней. «Не может быть, что она, любовь всей моей жизни», – сомневался Пономарев, и ему становилось грустно. Значит, все кончено, некого больше ждать, «некуда больше идти», все главное уже свершилось. А вдруг это ошибка? И впереди другая – магическая встреча? Он знал, что его отношение вызывало Нинино раздражение. Ее настойчивость, попытки воздействовать на его решение охлаждали его.

Нина позвонила Пономареву и договорилась о свидании. Они шли по Большой Морской. Темнело. Было сыро. Моросил неприятный мелкий декабрьский дождь, переходящий в снег.

– Мы так редко видимся в последнее время, – сказала Нина с укором.

Пономарев говорил ей то, что считал необходимым сказать:

– Видишь ли, Нина, милая, я не могу ничего тебе обещать. У меня обязательства перед семьей, дочь, жена. Я никогда не смогу принадлежать только тебе, я уже говорил, – сказал Пономарев и тяжело вздохнул. – Тебе надо меня понять.

Нина любила, когда он так вздыхал. Его вздохи казались ей свидетельством любви, его душевных мук.