Василий Лягоскин - Анекдоты для Геракла. Удивительные приключения Алексея Сизоворонкина – бухгалтера и полубога

Прямо напротив Лешки – метрах в сорока – напряг оба лица Вельзевул. Он чуть различимо морщился; очевидно, вид вольготно расположившегося на каменном ложе Сизоворонкина резал ему все четыре глаза. Алексей подмигнул ему, уверенный, что недодьявол прекрасно увидел его улыбку, и начал с ним разговор, сам отвечая за Вельзевула по причине того, что на таком расстоянии тот участвовать в разговоре не мог:

– Теперь я точно знаю, что прекрасная половинка Сущего неравнодушна к тебе, Вельзевул!

– С чего ты взял, человече?

– Она сама сказала, что нуждается в тебе!

– Прямо так и сказала?

– Да! Она сказала: «Нужен он мне!».

Двухголовый словно только и ждал, когда Лешка закончит анекдот. Он поднял обе головы к отсутствующему тут небу и завопил что-то совсем невообразимое. В прежней жизни бухгалтер Сизоворонкин поседел бы, или сошел с ума, если бы услышал, как этого монстра поддержали десятки других чудовищ. Это был вой, рычание, рев, слитые воедино; и в нем явственно прозвучал призыв: «Приди!». Нынешний Алексей-Геракл не удержался, и присоединил свой голос:

– Ну, приди уж, что ли? Неужели неинтересно глянуть хотя бы одним глазком?

И чудо случилось! Над алтарным камнем родилось облачко, тут же трансформировавшееся в огромный глаз – определенно женский. Жуткий вой, метавшийся меж громадных камней, мгновенно стих, и фигуры на камнях, и внизу – в тенях мегалита – напряглись в горделивых позах. В тенях, потому что наверху провозвестником Будущего вспыхнуло самое настоящее солнце. Предполагаемое мужское будущее мира демонстрировало товар лицом. А в большинстве своем другой частью тел. Вельзевул, кстати, тоже. У него только головы было две – все остальное было вполне человеческим, хотя и громадных размеров. И только Сизоворонкин по-прежнему расслабленно лежал на своем каменном диване, ожидая продолжения чуда чуть ли не с равнодушным выражением лица. Может поэтому око, обрамленное ресницами с явными следами туши, остановилось на нем, на человеке. Оно медленно закрылось и вспыхнуло ярким пламенем, затмившим даже солнце. Когда Алексей проморгался, на алтарном камне стояла женщина. Человеческая, прекрасная – такая, какую Алексей видел в своих снах до того, как встретил олимпийских богинь. Она была краше их, женственней, а главное – желанней.

Лешка, совершенно не раздумывая, запел; самую обычную песню, которую можно услышать на любом кооперативе. А что тут было, если не сборище озабоченных самцов, с нетерпением ждущих, когда из тортика появится «стриптизерша»?

– Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!..

Его голос заполнил все пространство, и заставил женщину на постаменте всю устремиться к нему, к человеку.

– Эх, вы! – возмутился Лешка внутри Геракла, – лестницу так и не поставили!

Он интуитивно чувствовал, что сейчас нельзя подниматься с ложа, бросаться к царственной незнакомке; что только сделай он одно движение, и все его преимущество перед монстрами, которое заключалось непонятно в чем, тут же рассыплется звонкими осколками, и солнце потухнет, а только что зародившийся мир снова канет в Небытие. Вместе со своим женским началом. Потому что он, Сизоворонкин, сыграет по правилам, раз и навсегда утвержденным кем-то. Или чем-то.

– Пластинка, – прошептал он практически беззвучно – так, чтобы никто не услышал, – заезженная пластинка, которая крутит лишь первую строку песни – бесчисленное множество раз. А тут являюсь я – такой красивый и наглый, и черчу на виниле царапину. Ой, что сейчас будет!

А было вот что. Красавица каким-то образом оказалась на земле (которая, как понял Лешка, уже появилась в этом мире; как и сам мир, кстати), и сделала первый шаг. К нему, Алексею, как он самонадеянно подумал в первое мгновение. Потом пришло смутное воспоминание – еще из школьных лет. Тот камень, на котором он лежал, когда-то назовут пяточным. (Тут он легонько постучал по ложу пяткой, чтобы будущее не забыло об этом; внушительный кусок плиты при этом откололся, явив Гераклу и новому миру чуть зеленоватый скол). И через него, через пяточный, алтарный камень указывал точно на точку летнего солнцестояния. А значит, красавица сейчас шла навстречу светилу.

– Ну и ладно, – не обиделся Алексей, усаживаясь на плите, и широко разводя руки, мимо которой прообраз будущей Евы никак не могла пройти.

Она шла, и монстры на камнях вспыхивали беззвучными яркими кострами. Дольше всех горел Вельзевул. Он широко разевал оба рта, отправляя ему, Сизоворонкину, какое-то послание – может, проклятие; а может, благословление. Следом не так ярко вспыхнула тридцатка на персональных столбах. Хрюна Алексею было жаль. Он вдруг представил себе, как входит в пиршественный зал Дворца Зевса и знакомит своего напарника с олимпийцами. Смеяться было не время, но широко улыбнуться, представив ошарашенное лицо Зевса, и его окружения, Лешка себе разрешил – вместе с очередным анекдотом:

В ресторане официант – посетителю:

– Что будете из горячего: курицу, отбивную, поросенка?

– Поросенка.

– Вам с хреном, или без?

– Хрен отрежьте.

На тех монстров, что стояли с благоговеением на страшных физиономиях во внешних кругах, энергии Предвечного осталось совсем мало. Они корчились в своих кострах и опадали не тончайшим прахом, какой сейчас ветерок сдувал с каменных плит, а целыми костяками. И им – скелетам цивилизаций, которым не суждено было развиться – предстояло лежать тут нетленными тысячи и миллионы лет, пока они не попадут в жадные руки человеческих ученых.

Наконец девушка наткнулась на неодолимое препятствие – грудь Геракла. Его мощные руки сейчас были необычайно нежны, и это была первая нежность нового мира. В нем вообще было все первым – и солнце, которое подмигнуло и закатилось за народившийся горизонт, уступив место полной луне и ярким, невероятно громадным звездам. И первая ласка, которой Алексей одарил девушку… Нет, уже женщину, которая назвалась первым именем этого мира – Лилит. И первый крик, женский стон и мужское рычание, полное любви.

Камень под спинами был мягче лебяжьего пуха; он принимал поочередно разгоряченные тела мужчины и женщины – человеческих Предтеч, сейчас щедро даривших родившемуся миру семена жизни. И заниматься этим они могли бесконечно долго, поскольку силы Лешки-Геракла не иссякали, а желание – тем более. Так они пропустили мгновение, когда первое любопытное существо выползло из соленых морских пучин; как появились, а потом исчезли динозавры, и, наконец, как первая обезьяна взяла в руки палку. Все это Сизоворонкин пропустил, убаюканный волнами страсти, и пропустил бы вообще все на свете, включая собственную жизнь, если бы не… анекдот. Да, этого из Лешки невозможно было вырвать никакими силами, даже колдовской любовной энергией Лилит. Сознание само выбрало немудреную шутку – как раз в тот момент, когда солнце в очередной раз сменилось заметно изменившейся картой звездного неба: