Алексей Козлов - Лихтенвальд из Сан-Репы. Роман. Том 2

И загудела.

Трясущимися руками, уже слабо соображая что-либо, но всем своим существом ощущая растущую до небес опасность, Никита Бидонов презрел угрозу, набрал-таки заветный номер, подождал ответа и скоро услышал солидный мужской голос, явно голос выспавшегося человека в галстуке, при исполнении; и только хотел приступить к своим излияниям, только хотел выплеснуть всё накопившееся в его мозгу в последние двадцать минут, как из трубки молнией вылетела маленькая гибкая серебряная змейка, и, сверкнув в отсвете фонаря провалилась в рот мытаря.

Она ужалила его острыми своими зубками в язык и горло.

И чувствуя, как перехватило сердце и уходит душа, бедный Никита сначала медленно опустил трубку, другой рукой нелепо царапнул стекло, потом тихо осел, закатывая глаза к потолку, и навсегда заснул, уютно расположившись головой на своём пластмассовом портфельчике с пустыми и теперь уже никому не нужными переписными бумажками.

«Фонарь не нужен!» – пронеслось прощально в голове, – За всё спаси… Реагируют ли рыбы на жидкость Новикова, он так и не узнал, точно так же, как о влиянии пантокрина и меновазина на водоплавающих.

Мытарь был застрахован на сто рублей, а так и умирать за своё государство приятно.

– Кто это? – спрашивала меж тем проснувшаяся трубка, – Где вы?..

Алекс Лихтенвальд, выпроводив столь неприятного типа, оживился:

– Считаемся, кому бежать за бутылкой! У меня есть новая считалочка: «Я – Кирилл, а ты – Мефодий! Я – насрал, а ты – ворочай!» Нерон! Бежать – вам!

Нерон оскорбился таким откровенным запанибратством:

– Это не ты выдумал! Алекс! Умелец ты присваивать чужие перлы! Это Борис сочинил! Хороший летний вечер! Вы гуляли у церкви, он выдал фразу, и вы хохотали над ней до упаду. Зуб даю на отсечение!

– Согласен! Это не моё! Но я должен донести этот перл до сведения народа.

– Вот то-то же! Не пойду! Пить – здоровью вредить!

– Какая разница: ты спьёшься, попадёшь под машину, кончишь дни в приюте для стариков или твоим более жизнеспособным врагам положит конец гибнущее в агонии солнце? Какая разница? – изрёк Кропоткин.

– Большая! Хотя кто знает будущее? И всё же, я хотел бы увидеть будущее! Я полагаю, вы всё знаете, но…

– Я! Знаю! – сказал Гитболан, – Ты хочешь увидеть будущее? Нет ничего проще! Надо посмотреть сюда!

В его руках завертелся сначала маленький, потом размером не меньше футбольного, мяч. Освещённый изнутри мягким светом, он медленно вращался вокруг своей оси, и внутри меркли и вспыхивали какие-то картинки.

– Миру осталось существовать двести семьдесят шесть лет! Что касается государства Сан Репа, то тут ничем утешить не могу – ей осталось существовать всего лишь двадцать два дня, шесть часов, семнадцать минут, тридцать три секунды!

После этого Алекс, замолчавший минут на пять, вдруг что-то вспомнил.

Гитболан снова указал на сверкающий хрустальный шар, который при его словах ещё более вырос и замутился. По шару прошли искры. Гитболан смотрел не на шар, а на Алекса.

– Так-с, это прошлое, неинтересно! Это – сегодня! А! Вот-вот! Что ты видишь?

– Огонь! Кром горит! От него бегут какие-то незнакомые люди. Чёрт! Копоть какая-то! Плохо видно! Потом кто-то марширует, новые знамёна, а вот это – просто класс! Ха-ха-ха!

– Ну и что же ты там увидел на сей раз, мой друг? – Гитболан иронически улыбнулся. Что тебя так рассмешило?

– Не скажу! Но очень смешно! Это связано с одним потешным персонажем, пребывающим ныне на верхотурке поп-культурки! Ха-ха-ха! Не чаял его увидеть в такой роли! Ба, какой конец! Это вы выдумали?

– Что? Ладно. Потом как-нибудь расскажешь!

– Никогда! Сам всю жизнь буду смеяться!

Выйдя на лестничную клетку, Нерон предупредительно приложил к драной фуражке руку. Мимо Гитболана вниз по лестнице, топая, пробежал старичок с вечно сардоническими глазами. Он недоверчиво зыркнул в сторону Нерона и искрой помчался по лестнице вниз.

– Как фунтом одарил! Пенсионер – карбонарий! Он мочится в мусоропровод во всех многоквартирных домах, в какие его заносит злодейка судьба! А носит она его повсюду! Сейчас начнёт! Внимание! Слушаем сонату «Струя», в сопровождении капеллы спущенных штанов! Дирижёр Герберт фон Караян. Он опять пьян, как на опере Вагнера в тридцать шестом году! Эх, жаль, Анька померла! Она бы классно объявила! – сказал Гитболан.

– Какая Анька? – заинтересовался Кропоткин, прищуриваясь.

– Чехова! Красавица! Странно, до какой степени время властно над красотой! Шпионочка моя белокурая! Германская лилия! Стукачка семидесяти семи разведок. Меня хотела убить! Вы представляете? Какая красота!

– Внимание! Внимание! Говорит Германия! И всё таки… Откуда вы знаете, что он сейчас напрудит… в люк? – спросил Нерон, краснея.

– Вы что, не видите? У него в глазах написано! Он это со вчерашнего дня вынашивал! Стремительно так пробежал… Как дозорный в «Гамлете». Зыркнул… В валенках… А ещё эта авоська… Ох уж эти комсомольцы – добровольцы! Горячие сердца, потные руки, заячьи ноги! И главное, он на ходу уже расстёгивал ширинку! Дедукция! Нет, он не сумеет сдержать свои отрицательные по отношению к этому государству эмоции и, несомненно, помочится в мусоропровод. Вот увидите! Беру пари! И без астролябии понятно! Комсомьольцы, добрёвольци… – запел, довольный Кропоткин,

И действительно, старческое шварканье на минуту стихло, но не прошло и минуты, за углом лестничного пролёта раздалось громкое характерное дребезжание, какое издаёт струя мочи, летящая и бьющаяся в стенки ржавого мусоропровода.

– Да! – сказал Нерон, – Да! Нет слов! Вы пророк! Моё сердце опалено вашим глаголом! Я тащусь без морфина! Здесь часом и женщины мочатся в мусоропроводы? Покажите – как?

– Мочатся, но только отчасти! – стыдливо сказал Гитболан, – женщины сейчас специализируются на кромешном мате! У мужчин не выходит такой забористый мат, как у подавляющего большинства здешних женщин! Они здесь все жилистые и наглые, как воробьи на рынке!

– Как? – вопросил Нерон, – Эти цветы рода человеческого? Эти жемчужины цивилизации? Эти кошечки альковов и гаремов? Как это у них получается? Я не верю! О времена! О нравы! Пошли! Алекс, закрывай покрепче дверь! И не подпускай к своему пианино старушек, возжаждавших попить!

Алекс не стал рассказывать про каждодневные городские праздники с мусором по колено, фейерверком, пьяными криками, залитыми мочой подвалами и арками, заблёванными подъездами, девками, бросающимися к любой машине с открытой всем ветрам душой. С поливальными аппаратами, с рёвом проносящимися по предрассветным улицам города. Сметающими струями праздношатающихся граждан. Он не счёл нужным рассказывать. Мелкие разговоры. Даже от воспоминаний о подобных празднествах ему всегда становилось нехорошо.