Алексей Смирнов - Собака Раппопорта. Больничный детектив

– Попрошу не покидать отделения, пока не прибудет следователь прокуратуры, – глухо уронил Дмитрий Дмитриевич. – Вас, молодой человек, это особенно касается. Я знаю, что вы дежурили – так вот не думайте сбежать.

Александр Павлович и не думал, хотя отчаянно хотел.

Обратно в отделение поднимались вместе с Васильевым. Тот все пытался доказать себе, что ситуация была под контролем.

– Ведь тихо же было? – спрашивал он тускло и безнадежно.

– Мертвая тишина, – твердил ему Прятов.

– И никто не перепился?

– Если и перепились, то по-тихому, – отвечал тот. – Без демаршей.

– По-тихому, – тоскливо повторил Васильев. – Но перепились. Надо убрать к чертовой матери этот ларек с аптечной водкой! – взорвался он. – Ночлежка, мать ее так, богадельня хренова! Насосутся говна, как насосы, и блаженствуют, нирвана у них!

Наверху несчастный заведующий обнаружил, что следователь уже прибыл и топчется возле его кабинета. Окровавленное тело Кумаронова уже увезли в судебно-медицинский морг, хотя до больничного было рукой подать, на него открывался приятный вид из окна – им многие любовались, особенно в пору цветения сирени. Но для вскрытия убиенных этот морг не годился.

Кабинет пришлось уступить. Следователь засел в нем и приготовился к допросу свидетелей; Васильев с откровенным раздражением переехал в ординаторскую и устроился там напротив Прятова. Два других врача были в отпуске, одна в декретном, а вторая просто так. Васильев и Прятов волокли на себе все отделение – и операции делали, и реабилитацией занимались. В сложных случаях звали поассистировать кого-нибудь с хирургии, заблаговременно оформив заместительство, совместительство и сверхурочные с ночными.

Следователь оказался угрюмым, небритым мужиком с низким лбом, короткими жесткими волосами, в прокуренном свитере, с тюремного вида папкой – никто не взялся бы растолковать внешнее сходство между папкой и тюрьмой, но оно было, грозное и тревожное. Дело, наверно, было в том, что больше при следователе ничего не было, лишь эта тощая папка, и все вокруг понимали, какое это страшное и разрушительное оружие. Протокольная рожа следователя очень быстро и органично вписалась в больничный орнамент.

Васильев чувствовал, что допросом в больнице нарушаются какие-то процедуры, однако помалкивал, потому что, будучи стреляным воробьем, понимал – чем больше ошибок насажает слуга закона, тем лучше может выйти для больницы и для Васильева лично. Он принял решения не оказывать гостю помощи сверх той, что потребует слуга закона. Никакой инициативы.

– Что можете показать по сути дела? – осведомился следователь. От него исходил сильный запах пельменей и чеснока.

– Будьте любезны уточнить, – доброжелательно молвил Васильев. – По сути какого дела и что именно показать?

– По-моему, я не загадками изъясняюсь, – тот говорил буднично, быстро, с нотками пресыщенного отвращения. – Я имею в виду убийство, которое совершили в подведомственном вам отделении. Статья сто пятая, часть…

Севастьян Алексеевич, не давая ему договорить, развел руками:

– Что же я могу показать? Меня и в больнице не было!

– И почему же?

– Потому что закончился рабочий день, и я ушел домой. По-моему, это не запрещено.

– В котором часу вы ушли?

– В четыре часа, – солгал Васильев, ибо ушел раньше. В этом не было криминала, так делали все, но официальный рабочий день продолжался до четырех. Опровергнуть Васильева была некому, в «Чеховке» давно не следили за временем прихода и ухода сотрудников. В былые времена, особенно в эпоху укрепления дисциплины, в вестибюле стоял специальный дежурный, назначенный главврачом, с хронометром. И все фиксировал, но это ничего не меняло. Дело кончилось тем, что начал опаздывать и сам человек с хронометром, а то и вовсе не приходил, ссылаясь на неисправность часов.

– Ваш рабочий день заканчивается в шестнадцать ноль-ноль?

– Именно так.

– И ровно в шестнадцать ноль-ноль вы ушли?

Васильеву сделалось не по себе. Каверза? Кто-то наплел иное? Очень, очень может быть. В этом гадючнике постоянно приходится ждать неприятностей.

– Ровно, – кивнул он, сглатывая слюну и ожидая скандала.

Но следователь старательно записал его слова, и никакой грозы не случилось.

– Кому вы передали дела?

– Дежурному врачу. Прятову Александру Павловичу.

– Прятов давно у вас работает?

– Нет. Он еще молодой доктор.

– Но доверять ему отделение считается в порядке вещей?

Это было в порядке вещей. Спокойно и уверенно Васильев ответил, что да, считается. Следователь никак не прокомментировал его показание и задал следующий вопрос:

– В чьем ведении находится девятнадцатая палата?

– Это палата Прятова.

– Больными занимается он и только он?

Васильев пожал плечами:

– Так не бывает. Заведующий всегда осуществляет надзор и контроль.

– И вы осуществляли?

– Конечно.

– Что вы можете рассказать об атмосфере и настроениях в палате?

Здесь нужно было проявить крайнюю осторожность. Не скажешь же, что там подобралась отпетая пьянь? Спросят: почему не выписали? Почему терпели? «А почему всех терпят? Почему вас терпят?» – мог бы ответить Васильев, но знал, что ничего подобного не скажет. Какое счастье, что Прятов уничтожил дневники за прошлую ночь, где стояли отметки о нарушении режима! Васильев в сотый раз повторял про себя то, чему его много лет учили как в институте, так и после, в больнице: история болезни пишется не для больного, история болезни пишется для прокурора.

– Если вы говорите о криминальных наклонностях и способности совершить убийство, то проявлений такого рода я не замечал, – уклончиво ответил Севастьян Алексеевич.

Следователь оторвался от протокола и с жалостью посмотрел на Васильева.

– Что вы выводы-то делаете? – спросил он презрительно. – Я, кажется, ясно спросил: какая была атмосфера в палате?

– Соответствовала среде, – надменно молвил Васильев. Он тоже с гонором.

Вопреки его ожиданию, следователь не стал уточнять и записал дословно.

– Каковы были причины пребывания потерпевшего в стационаре?

«Распоряжение главврача», – едва не вырвалось у заведующего. Но он вовремя спохватился и назвал рабочий диагноз. Пришлось повторять медленно, трижды, по слогам.

– И что он означает в переводе на русский?

Васильеву снова стоило большого труда не ляпнуть: «Да ничего».

– Ну, как вам сказать… головные боли, повышенная утомляемость, плохой аппетит, снижение работоспособности.

– Тогда у нас и здоровых-то не останется, – хмыкнул следователь, явно примеряя красивый диагноз на себя и придирчиво проверяя, не жмет ли. – У меня тоже – и боли, и плохой аппетит…