Соломея Лютова - Куда уходит солнце? Повесть

– Никому не подарю!

Какое бы отторжение я ни испытывала к куклам, а дарить кому-то что-либо я ни в коем случае не хотела.

Жадность пересиливала мою нелюбовь к куклам.

Я готова была хранить вещь, которая абсолютно мне не надобилась, но когда её требовалось выбросить или отдать, мне становилось её жалко.

Я перепрятывала эту вещь с приятной мыслью о том, что она никому не досталась, она не валяется на помойке, она – моя, и только моя.

Я любила слушать сказки и песни, записанные на кассету, которая вставлялась в магнитофон.

Я подолгу сидела у магнитофона, крутила одни и те же сказки и песни, пробовала и сама подпевать.

Иногда я плясала под эти песни и прыгала по квартире.

«Медленно минуты уплывают вдаль,

Встречи с ними ты уже не жди.

И, хотя нам прошлого немного жаль,

Лучшее, конечно, впереди…»

Эта всем известная мелодия из мультфильма о крокодиле Гене, Чебурашке и их друзьях, приводила меня в особенный восторг.

Я прыгала, бегала и смеялась, слушая эту песню по десять раз подряд.

Я представляла, как я еду в сказочном голубом вагоне со стучащими по рельсам колёсами, на окошках этого вагона – беленькие занавески в светло-голубую клеточку, а на перроне стоят Чебурашка, крокодил Гена и старуха Шапокляк, и машут платочками.

А голубой вагон уносит меня в солнечные дали, проносясь мимо цветущих лугов и сельских деревянных домиков.

Однажды на крышке магнитофона я увидела какую-то кассету. Поскольку читать я тогда не хотела (но уже умела), я не обратила особого внимания на надписи на кассете.

Я подумала, что это кассета с детскими песнями, которую я, как обычно, оставила на магнитофоне.

Магнитофоном я умело пользовалась: я отлично запомнила, какие кнопки надо нажимать, чтобы вставить, перемотать, вытащить и поставить на паузу кассету.

Я вставила эту кассету и услышала удивительные звуки.

Чей-то прекрасный голос пел на неведомом языке.

Я вслушивалась в это пение, пыталась понять, о чём поётся – ведь, поскольку язык был другой, смысл оставался для меня неясным.

Мне казалось, что этот пронзительный голос поёт о чём-то грустном, печальном – может быть, о несбывшихся мечтах, о том, что нельзя научиться летать.

Я мечтала научиться летать.

И я верила в то, что мечта моя сбудется – в одно прекрасное утро я проснусь, а у меня за спиной вырастут большие и красивые крылья.

Но в записи на кассете, конечно, пелось совсем не об этом. Это был отрывок из какой-то итальянской оперы.

Я уж не знаю, по какому признаку были собраны песни на этой кассете, но, помимо отрывка из оперы, там ещё присутствовала запись всем известной песни «Yesterday» из ансамбля «The Beatles».

Я тогда ещё, конечно, не знала, что это за песня и не разбирала в ней слов, но она мне нравилась.

Я наслаждалась ею так, как будто бы я летела вместе с птицами под облаками в ясный солнечный день, выпорхнув из окна.

Вообще, все представления о радости, счастье и наслаждении были связаны у меня с небом, облаками и птицами.

В альбомах для рисования я всегда изображала птиц, кривых и схематичных.

Я рисовала птиц в клетках, но у этих птиц из глаз текли слёзы. Они тосковали по небу.

А потом я изображала радостную сцену вылета птиц из клеток. Я и сама представляла себя птицей.

Я хотела быть птицей, понимать язык птиц, и не хотела, чтобы птицы меня боялись.

Я помню бабушкину квартиру с тогдашней обстановкой – зелёными в белую полоску обоями, старинным ореховым сервантом с закруглёнными углами, платяным шкафом из карельской берёзы в комнате и рыжим выцветшим линолеумом на кухне.

В квартире пахло домашней затхлостью и готовкой.

Окна располагались на солнечной стороне дома, поэтому в квартире всегда было тепло и светло.

Когда мама уходила на работу, бабушка обычно забирала меня к себе.

С ней жила её престарелая тётя Матрёна, которая заменяла ей мать, умершую во время Великой Отечественной войны.

Матрёну я запомнила высокой, худощавой пожилой женщиной, которая всё время молилась с лестовкой в руках на коврике под лампадой и иконами, стоящими на шкафу в кухне.

Я внимательно смотрела, как она что-то бормочет про себя, кланяется, становится на колени, и меня это сначала пугало.

Когда бабушка сказала, что она молится богу, я перестала бояться.

Но интерес, с которым я наблюдала за молитвами прабабушки, не пропал – мне всё время хотелось услышать слова молитв.

Но я ничего не могла разобрать, кроме «Господи, помилуй» и «аминь», которые Матрёна произносила несколько громче, чем все остальные.

Матрёна любила меня: она играла со мной в мячик, в ладушки и читала мне вслух книги.

Глядя на меня, она по-доброму улыбалась, и я улыбалась в ответ.

Помню ночи в бабушкиной квартире.

Бабушка укладывала меня спать в комнате и прикрывала дверь, а сама уходила на кухню.

Из-под прикрытой двери виднелся на потолке длинный треугольник света, который чем-то напоминал мне плоский клюв какой-то большой неведомой птицы.

Я медленно засыпала, слушая, как бабушка гремит на кухне сковородками и кастрюлями, до меня доносился запах еды.

Иногда бабушка шёпотом ругалась и шипела, когда обжигалась рукой об электроплиту или случайно роняла кастрюлю, или обрезалась о нож, роясь в ящике кухонного стола.

А рядом со мной, на соседней кровати, спала прабабушка Матрёна и храпела.

Поздней ночью бабушка, наконец, выключала свет в кухне и сама ложилась спать. Она слегка всхрапывала и глубоко дышала во сне…

Иногда, засыпая, я подолгу смотрела в окно и видела там жёлтые и оранжевые огни, подвижные и неподвижные.

До моих ушей доносился шум машин, не прекращающийся ни на секунду.

Меня решили отдать в детский сад. Это случилось зимой.

И я впервые узнала, что такое просыпаться по утрам с превеликой неохотой и куда-то бежать.

Я не хотела быть вместе с чужими людьми, в неприятной обстановке.

Меня отдали в чуждый, враждебный мне мир, в котором я совсем не умела ориентироваться, а главное не хотела.

Я не смогла долго терпеть такую несправедливость по отношению к себе.

Однажды я прямо и хладнокровно заявила строгой и сухой старухе-воспитательнице:

– Я спать не буду! Не хочу.

Наверно, вид у меня был такой решительный и упрямый, что старуха ответила, бросив на меня беглый взгляд:

– Ну не хочешь – не спи…

В то мгновение я не побоялась её крика.