Соломея Лютова - Куда уходит солнце? Повесть

По берегам этого пруда росли камыши, ивняк и осока, а берега были пологие, песчаные.

Этот пруд чем-то напоминал нам море, и мы решили, что именно в нём водится золотая рыбка.

Мы с Алёной обменивались детскими анекдотами и страшилками. Страшилки мы придумывали, в основном, сами, но иногда вспоминали

что-нибудь из детских книг и «пугалок», рассказанных взрослыми.

Мы не хотели уходить домой, когда нас звали.

Однажды, когда мы с детьми играли в мяч, все вдруг отвлеклись от игры и посмотрели в сторону дубовой рощи, около которой пролегала дорожка, вымощенная тротуарной плиткой.

По этой дорожке, озарённой дневным летним солнцем, мимо золотисто-зелёной рощи, медленно продвигалась свадебная процессия.

Впереди шёл жених в чёрном фраке с невестой под руку.

На солнце ярко-белое платье невесты казалось ещё белее.

Её голова украшалась сверкающей диадемой.

Все дети, замерев, смотрели на невесту. За её платьем тащился длинный шлейф.

– Эй, вы будете играть? – окликнула я всех, подбрасывая мяч.

– Ну подожди, – ответил мне кто-то. – Смотри…

– Ну и что? – спросила я, ещё раз бросив беглый взгляд на свадебную процессию, ничуть меня не впечатлившую.

– Давайте подарим невесте цветы, – предложила одна из девчонок. – Только сначала нарвать надо.

– Да вы уж быстрее рвите, а то они уйдут, – сказала одна из бабушек, сидящих на скамейке.

Девчонки побежали рвать одуванчики, которые жёлтыми пятнами пестрели в траве на площадке.

Когда букет был собран, свадебная процессия как раз проходила там, где дубовая роща граничила с футбольным полем.

Девчонки стали решать, кто понесёт цветы.

Все робели.

– Давай ты пойдёшь, – обратилась ко мне девчонка с короткой стрижкой. – Подаришь невесте цветы и пожелаешь ей счастья.

– Да уж нет! Сама иди, если тебе так надо, – ответила я, – а я не хочу. Мне вообще неинтересно всё это. И невеста тоже.

– Как так?! – с некоторым изумлением воскликнула другая, курносая девчонка. – Она ведь замуж выходит, у неё сегодня самый счастливый день…

– Ну и что? И пускай, я ей не мешаю. Но цветы дарить не буду, – не отступалась я. – Не буду, ясно?

– Тогда мы не будем играть с тобой, – ответили девчонки.

– Не играйте, а цветы я дарить не пойду. Вот не пойду – и всё, – стояла я на своём.

И я отошла в сторону.

Какая-то девчонка всё же подошла к невесте, поцеловала её в щёку и подарила ей цветы.

Все, кроме меня, с волнением наблюдали за этим процессом. Когда девчонка вернулась, все обступили её и начали расспрашивать, как всё прошло.

– О, она так обрадовалась! – с восторгом рассказывала девчонка. – Она обняла меня и тоже пожелала мне счастья!

Затем она повернулась ко мне и показала мне язык.

– А ты не хотела идти.

– Не хотела – и не пошла, – я показала язык в ответ.

Никто из тех детей теперь не помнит меня. Моё имя стёрлось из их памяти, а их имена стёрлись из моей.

Мы забыли о нашей наивной и мимолётной детской дружбе, о наших беседах и играх.

Мы стали друг другу чужими.

Наши дороги разошлись и более не пересекутся.

Есть в нашем районе авиаконструкторское училище

Раньше территории училища располагался на двух высоких бетонных пьедесталах самолёт, раскинув свои большие бело-голубые крылья.

В этот самолёт, приставив к пьедесталам доски, нередко забирались малолетние хулиганы.

Стёкла на окнах этого самолёта давно были выбиты.

На бело-голубом проржавевшем фюзеляже красовались неприличные надписи аэрографом.

Хулиганы орали и хохотали внутри самолёта и мочились из окон вниз, на землю.

Мы с бабушкой часто ходили через территорию училища, поросшую мягкой зелёной травкой и одуванчиками, в Терлецкую дубраву, и однажды мы видели, как из самолёта кто-то вывалился и грохнулся спиной оземь.

Затем из самолёта выпрыгнули его приятели – подростки лет четырнадцати, и окружили пострадавшего.

Он лежал, распростёршись, и не двигался; физиономия его приобрела землисто-серый оттенок, а пальцы рук онемели.

– Вот шпана-то, – сказала бабушка, наблюдая всё это.

– А что теперь с ним будет? – спросила я.

– Да, наверно, в больницу его отвезут. Пойдём…

– А он умрёт, да?

– Не знаю. Если позвоночник сломал – может и умереть. Да так ему и надо. В следующий раз будет думать перед тем как безобразничать.

Как я заметила, после того случая желающих забраться в самолёт стало меньше.

Потом территорию училища оградили высоченным забором, чтоб никто не влезал в самолёт и не мусорил; оставили только калитку для прохожих.

Потом закрыли и её.

На одной из улиц в нашем районе был целый ряд всяких магазинов, куда бабушка часто заходила.

Из этих магазинов мне особенно нравился хозяйственный, потому что там под потолком висела клетка с жёлтой щебечущей канарейкой.

Иногда я упрашивала бабушку специально зайти в этот магазин, чтобы полюбоваться на канарейку. Я могла подолгу наблюдать за ней.

Один раз я видела, как эту канарейку кормила девушка-продавщица.

Она вставала на стремянку и сыпала зёрна на маленькое блюдце, прикреплённое к прутьям клетки.

А бывало, что наоборот – бабушка уговаривала меня зайти в этот магазин.

Это случалось тогда, когда мы с ней шли из других магазинов, а я была уже вымотанная и уставшая.

А ей надо было зайти за чем-нибудь в хозяйственный.

– Я не пойду, – начинала я ныть. – Ну пойдём домой, а? Не надо в хозяйственный…

– А пойдём на канарейку смотреть! – предлагала мне в ответ бабушка. – Пойдём?

– Ура! Пойдём, – радовалась я, и, забыв про усталость, бодро шагала в этот магазин – смотреть на жёлтенькую птичку.

Был у нас волнистый попугайчик по кличке Петруша.

На вид он был самый обычный: с голубым животом, синим ступенчатым хвостом, белым лбом и подбородком с чёрными пятнышками, синим надклювьем, жёлтым клювом и серой с рябинками спиной.

Только лапы у него были серые, что нетипично для попугайчиков его окраса: как правило, они розовые.

Но Петруша отличался от своих собратьев особой смышлёностью.

Он понимал человеческую речь, много говорил, рассказывал разные детские стишки, пел песенки и совсем не хотел на улицу, как многие другие попугайчики и прочие комнатные птицы.

С ним можно было спокойно выходить на балкон.

Когда я лежала в детской кроватке, Петруша прилетал ко мне.

Он садился на спинку кроватки, и, перебегая от одного угла к другому, мотая при этом головой, начинал говорить своим скрипучим голосом.

«Петя-Петя, петушок! – старательно и ритмично произносил он. – Золотой гребешок, шёлкова бородушка, масляна головушка, что ж ты рано встаёшь, детям спать не даёшь?»