Ксения Ромашко - Острова в облаках

«Мастер» списывания – это я в студенческие годы. Правда, слово мастер обязательно нужно взять в кавычки. Потому что за пять лет регулярной сдачи экзаменов и всяческих контрольных работ стало ясно: не дано мне это, не дано и всё тут!

Конечно, пытаясь обмануть свою карму, я каждый раз добросовестно нарезала узкие полоски мелко напечатанного текста, рассовывала по карманам пиджака, пенала и т. д. Но сколько было суеты! По всему было видно, что со мной что-то не так: покрасневшие щеки, напряжённое выражение лица, бегающие глаза и не-спокойствие прямо на лбу написанное. Дилетантка – снисходительно сказал бы любой искушённый студент. И был бы прав.

Однажды мы сдавали экзамен в маленьком кабинете преподавателя – он же был заведующий кафедры на тот момент – и я осмелилась даже сидя в метре от него достать свои заготовки и совершить тёмное незаконное дело. Но это не в счёт. Преподавателю было под семьдесят, и глаз его был совсем не орлиным. Что уменьшает риск и обесценивает мою «смелость».

Писали мы как-то раз работу по немецкому языку. Лексика по теме, устойчивые выражения – все это было нужно запомнить. В течение недель двух мы читали тексты (распечатанные на листе А4), и в них-то и содержались необходимые фразы и слова. Выпечатать их на отдельный маленьких листик – задача не из лёгких. Требует много времени. Поэтому я без лишних сомнений положила себе на колени «миниатюрные» листы А-четыре. Коленки у меня не очень широкие, стоит отметить. Была весна, сквознячок сделал своё дело, и с громким шорохом пошумели мои «шпаргалки» на пол. Тишина. Сохраняю невозмутимое лицо. Жду.

Тишина продолжается, как ни странно. Делаю вид, будто не заметила ничего, пишу дальше с сосредоточенным лицом. Преподаватель поднимает глаза, видит листы, разбросанные на полу. Вокруг меня.

– Ксения, это не ваши распечатки?

Помните лицо Труса из фильма «Кавказская пленница», когда он произнес фразу: «Чей туфля – Моё»? Так вот у меня было такое же.

– Ой, и правда, мои!

Списать без труда и лишних переживаний удавалось мне, когда преподаватель, бывало, сам давал «отмашку», признавая формальный подход к изучению дисциплины. А ещё когда одна прекрасная женщина (правда, прекрасная, без иронии, про неё – одни из самых лучших воспоминаний об университете) строго так сказала: «Ребята. Если будете списывать, и я замечу – сразу заберу работу!» Затем сняла очки с неслабыми диоптриями, положила их на стол, взяла газету, приблизив разворот к лицу настолько, что нос мог легко коснуться страницы, и занялась чтением. Никто не попался с поличными в тот день. Вот повезло, да?

На втором курсе у нас был замечательный предмет – высшая математика. Специальность планировалась у нас лингвистическая. Поэтому мы ещё до начала первой математической лекции пытались представить, как же мы будем грызть гранит этой замысловатой науки.

Когда пришёл преподаватель и начал раскрывать премудрости своего курса, сразу поразило название учебника, который нам предстояло взять в библиотеке: «Основы высшей математики для филологов».

Вот так. Сразу и почти неприкрыто. Можно было бы написать так: «Основы высшей математики для людей, далёких от математики». Или ещё проще: «Математика для недалёких».

А вот на занятиях по немецкому было одно удовольствие что-нибудь озвучивать. Каждое слово, сказанное с вопросительной интонацией одобрялось преподавателем так: «Молодец!», «Так тоже можно!», «Молодцы ребята» и так далее.

Вот так прыгала наша самооценка от пары к паре.

На первом курсе у нас был предмет «культурология». Вёл его замечательный человек преклонного возраста со сложностями в произношении и дикции. Это фатально, когда ты ещё достаточно прилежен, ведь хочется записать всё, что тебе диктуют. Перед началом лекций нас предупредили, что нигде, никто и никогда больше не найдёт этот ценный материал, которым с нами делятся. Поэтому стоит быть благодарным судьбе, что привела нас на слушания культурологических сакральных знаний. «Местами обитания этих народов были следующие географические области: дельтонила, а также низины, равнины и прочие, прочие, прочие». Сколько времени прошло до тех пор, пока мы догадались про дельтонилу? Кто и когда воспроизвёл в памяти реку Нил и вспомнил, что, как у любой реки, у него есть своя дельта?

С течением времени нас стали озадачивать слишком уж витиевато закрученные мысли нашего лектора, использующего словечки «ну коль скоро так» и прочие не свойственные сегодняшнему языку обороты речи. «Неужели он, наш современник, может писать так», – задумался пытливый ум студента. В Интернете мы потом слово в слово нашли весь текст, написанный в начале прошлого столетия. Так пошатнулась вера в необходимость присутствия на занятиях.

От этих пар осталось в памяти то, что Трою раскопал Шлиман, а Тутанхамона – Картер. Именно на этот вопрос я не ответила, с позором скатившись с пьедестала образованного студента. Оценку в зачётку поставил так, что на кафедре не разобрали ни цифру, ни её расшифровку текстовую – вот это почерк!

Американистику и зарубежную литературу вёл у нас человек с багажом знаний, который не уместился бы в одну аудиторию. Он внушал мне чувство уважительного трепета. Именно он задал мне на экзамене вопрос: «А это у вас не шпаргалочка?» – получив нетвердый ответ: «Нет». Но обмана не было, ведь в руках у меня была заготовка, написанная ещё дома. Эта бумажка имеет другое название – «бомба». Именно ему я в первый и в последний раз в жизни произнесла слово «Nazi» (наци), как «нейзи», что и по сей день мучит меня. Именно он обладал голосом, который мог управлять массами, даже в своей очень тихой вариации. Его слушали, потому что было действительно интересно. Ещё он обладал удивительной силой интонации. Эти интонации придавали особый смысл даже самой тривиальной фразе. Любой рассказ о литературном произведении, начиная с заголовка, завораживал. Жаль, что нельзя в письменном виде воспроизвести звукозапись, но запомнилась мне ссылка на произведение Сэмюэля Беккета «В ожидании Годо». Четко артикулируя, тихо, выразительно я теперь тоже могу поведать миру, что на самом деле Годо (который нужен всем). Никогда. Не. Придет. Вот так.

Этот человек настолько крепко засел в памяти всех студентов, что я не могу не написать о нём ещё немного. Помню шепот моих одногруппниц: «Ах, если бы он был моложе…". Его окружал некий ореол возвышенности от земной суеты. В наших глазах он был далёк от обычных явлений быта и рутины. Когда мы стояли на остановке и видели, как он ускоряет шаг, чтобы успеть на автобус, это выглядело будто вдруг включилась замедленная съемка, настолько горделиво и спокойно он спешил. Однажды мы были не на шутку поражены: увидели его в студенческом буфете. Невозможно было представить, как он кушает какую-нибудь сосиску в тесте или промасленную пиццу, разогретую в микроволновке. Он не мог, просто не мог. Нам хотелось услышать его голос: